...Когда-то в голове нового заключенного из оруэлловского романа 1948 года звучал голос: «Всегда найдется лицо, на которое можно наступить сапогом. Всегда найдется вероотступник, враг народа, которого надо будет громить и унижать. Мы создаем мир страха, предательства и мучений, мир попирающих друг друга. Сплошной мир террора и ликования. И помни – это навечно…»

 

К счастью, ничего вечного не бывает. Но страшные сны остаются – в частной памяти целой страны. Например, в провинциальной челябинской, а не мифологической московской. В памяти, которая хранится сегодня в архивах современных управлений ФСБ и разрешить ворошить которую отважится не каждый…

 

Таким и оказалось сотканное из противоречий и переломанных судеб закрытое следственное дело № 2874 - служебное расследование по Челябинскому Управлению НКВД, на котором стоит личная «виза» Л.П. Берии, изучавшем его пристально, с четким намерением сделать его «образцово-показательным» расследованием…

 

* * * /СНЫ ПАВЛА ЧИСТОВА/

 

Павлу Чистову, начальнику Челябинского УНКВД в 1937-38 годах, снились кисти, холст и краски. Выходец из семьи бедного художника, писавшего большей частью вывески к магазинам, Чистов после смерти отца и сам было взялся за кисти, но у него ничего не вышло.

 

Тогда и пришел в ОГПУ и к двадцати трем годам «определился на оперативной работе». Сначала в Иркутске выявлял прежнюю белогвардейскую сеть. Затем репрессивная практика по раскулачиванию в Новосибирске, история с битым стеклом в продуктах питания в Барнауле. Наконец, работа с челябинским руководящим активом в лице начальника ЮУЖД Князева или председателя Челябинского облисполкома Советникова.

 

Он еще не ощущал историю 1930-х годов как некое роковое стечение обстоятельств, когда борьба со всевозможными врагами становилась маниакальным психозом. Нет, в большевистском сознании не было места трагизму – была лишь напряженная работа, узаконенная в ночь с 3 на 4 августа 1937 года приказом Чистова за № 0087 «Об изъятии контрреволюционного элемента».

 

Работа, которую подытожит в 1954 году особая инспекция УК МВД, - «всего за 7 месяцев работы Чистова в УНКВД по Челябинской области Тройкой УНКВД с его участием было осуждено 12 тысяч 480 человек, из них 5980 человек к расстрелу».

 

Он помнил ясность своей мысли и четкость слога, когда доводил до рядовых чекистов принципы тотальной советской инквизиции. В следственном деле № 2874 встречаем такие признания: «Чистов заявил нам, что генеральным комиссаром Ежовым объявлена беспощадная война против всего кулачества, белогвардейцев и различных так называемых интервентов иностранных государств. Война эта должна быть проведена победоносно в области, так чтобы раз и навсегда покончить со всей этой сволочью.

 

П. Чистов

 

На войне должно быть, как на войне. Результаты настоящей войны всегда определяется количеством убитых, пленных, так и мы должны к этому подходить. Надо стараться, чтобы не было одиночек, если и забирать врагов, так забирать их целыми отрядами, взводами, ротами. Надо, чтобы пленных поменьше оставалось, а больше было бы убитых...

 

Нам говорилось, что может быть много попадет невинных, но имелось ввиду, что сегодня он невиновен, а, являясь в потенции врагом, завтра он может быть способен на многие гнусные дела».

 

Его приезд изменил сонное провинциальное управление НКВД. Преемник Чистова на посту начальника УНКВД Федор Лапшин в своих первоначальных показаниях признавался:

 

«До приезда Чистова /нами/ было ликвидировано несколько мелких разработок по эсерам, следствие велось по ним долгое время. /Никакой/ организованной нелегальной контрреволюционной деятельности среди эсеров следствием установлено не было. Месяца через три после приезда Чистова… появились протоколы о широкой эсеровской деятельности с оформленным эсеровским областным центром. Во главе эсеровского центра были поставлены два осведомителя: Гусев из города Златоуста и преподаватель Яковлев города Челябинска. По этому делу было арестовано около 4000 человек и осуждены тройкой УНКВД...»

 

Пример оказался заразителен. Была даже некоторая зачарованность происходящим, опьянение возможностью пройтись по головам. Тот же Лапшин показывал позднее на допросах:

 

«Чистов оказал мне большую помощь, помогая допрашивать арестованных и оформлять показания, вернее, писать протоколы. Это подкупало меня и возвеличивало авторитет Чистова в моих глазах, я стал смотреть на него влюбленными глазами. После разоблачения Рындина (первого секретаря Челябинского обкома партии) я был выдвинут на должность помощника начальника УНКВД, а в скором времени и замом. Это окончательно подкупало меня и сделало послушным орудием в руках Чистова…

 

Я видел, как начались проводиться массовые аресты антисоветского элемента и создавались липовые организации. И, тем не менее, я не только не противоречил ему в этом, а и сам стал принимать в этом активное участие».

 

Стоит думать, что влюбленными глазами смотрел не только Лапшин. Если учитывать, что в 1937 году пошел своеобразный «новый набор» в НКВД, то очарование властью - возможности самому решать человеческие судьбы и это же решение приводить в исполнение - было почти тотальным.

 

Павел Чистов «выскользнет» из эпохи чекистской и партийной чистки. Сначала его переведут из Челябинска в Донбасс, а затем, уже во время войны, он попадет в плен к немцам и перейдет на их сторону…

 

* * * /СНЫ ФЕДОРА ЛАПШИНА/

 

Сон был навязчивым. Новому начальнику Управления Федору Лапшину виделось, как в нарушение партийных директив, репрессивный маховик на Южном Урале останавливался, трагический приказ за № 0087 не выполнялся, ответственные по секторам оказывались «нерасторопными» - недоборолись, недовыявили, недорепрессировали врагов. На одном из совещаний он почти сокрушенно говорил - мол, «плохо льется кровь врагов у нас в Челябинской области, вот другое дело в Свердловске, там по-настоящему течет кровь рекой...»

 

Позднее, Лапшин признается, что «проводимая работа по изъятию антисоветского элемента носила форму дикого соревнования», а главным вопросом в докладах по пятидневкам был лишь один: «Сколько?».

 

Своей же рукой в показаниях запишет: «Погоне за количеством арестов в сильной степени способствовали и частые изменения или, вернее, прибавление так называемых «лимитов». Сначала эти лимиты были установлены в 4000 человек, а затем увеличены до 12000 человек. Безусловно и неоспоримо, что среди осужденных тройкой УНКВД есть известный процент невиновных лиц...»

 

Невиновные лица, скорее всего, ему не снились, зато механизм и «преемственность» ведения следственных дел стояли перед глазами: «Вымышленные контрреволюционные организации, якобы существовавшие на территории области, рождались из тех установок, которые давались руководителями оперативного состава непосредственно и лично Чистовым… Выполняя эти указания, оперативные отделы арестовывали в первую очередь своих сексотов и от них добивались показаний, заранее сфабрикованных самим следствием, по которым и производили впоследствии широкие массовые аресты».

 

Примеры подобных «разработок» приведут за Лапшина другие «свидетели по делу». Так, капитан госбезопасности А. Голубев, помнил одно из дел: «Оно было сфабриковано через нашего агента Власова. Из показания Власова видно, что он провоцировал контрреволюционную деятельность антисоветски настроенных лиц. Он подбрасывал им оружие и яды, подсказывал идею организации диверсии и так далее. Методы «вскрытия» этого дела являются методами охранки, а расстрел людей по этому делу - бандитизм...»

 

Лапшину подобные ассоциации не приходили на ум. Что сделаешь, если сама высшая власть требовала жертв? Если она сама вела народ на жертвенную плаху? Почему винят только чекистов, когда в той же тройке НКВД были еще и представители прокуратуры и партийных органов? Может быть, и ответственность за приговоры следует «делить на троих»? Наконец, что прикажете делать с самой эпохой, которая оказалась настолько противоречивой, что подчас невозможно было отделить «врага» от «не-врага»?

 

В этих роковых «ножницах» Лапшин побывал – через «Лебяжьевское хлебное дело». На допросе Лапшин рассказывал: «Во время уборочной кампании в одном из совхозов убранный хлеб продолжал лежать уже обмолоченным в поле под дождем, в результате чего тысячи центнеров хлеба было сгноено. По этому делу на основании фактического материала было арестовано 2 или 3 человека во главе с директором совхоза и агрономом. Следствие было закончено в три дня без применения каких-либо мер воздействия, обвиняемые дали показания о принадлежности к право-троцкистской организации и были осуждены открытым судебным разбирательством…»

 

Ф. Лапшин

 

Но арестованному Лапшину не верили - у следователя был уже другой заказ… Бывшему начальнику УНКВД ничего не оставалось делать, как в собственноручных показаниях от 25 марта 1939 года выписать целую главу «Как я стал преступником»:

 

«Были моменты, когда во мне просыпались чувства совести, стыда и раскаяния. Являлось желание рассказать об этом откровенно и прекратить творимые преступления. Но боязнь ответственности останавливала, и я опять уходил в себя. Машина продолжала работать по-прежнему...»

 

* * * /СНЫ СЛЕДОВАТЕЛЕЙ УНКВД/

 

Следственная «методика» 1937 года снилась многим. Снилось Лапшину, как он однажды в откровенной беседе по делу организации церковников и духовенства прямо сказал Чистову, что не верит в существование этой организации, и спросил его, для чего это нужно. Чистов ответил, что «лицо антисоветского элемента мы должны следствием показывать как можно мрачнее для того, чтобы оправдать перед историей проводимые массовые аресты...»

 

Снилось оперуполномоченному 2 отдела УГБ Ковалеву, как он в марте-апреле 1938 года был прикомандирован к начальнику 2 отдела УНКВД Мальцеву для ведения следствия по делу эсеровской организации. «С приездом в колонию, Мальцев собрал совещание и рассказал о порядке ведения следствия, который сводился к следующему. Арестованный вызывался только для заполнения анкетных данных. Протоколы допроса, очные ставки, протоколы об окончании следствия писались в отсутствии арестованного. Заносимые в протокол допроса факты террористической, диверсионной, вредительской и шпионской деятельности следователь должен был выдумать из своей головы. В лучшем случае, он предварительно беседовал с обвиняемым, выясняя через него, какие факты имели место в том районе или на предприятии, где он работал, а затем записывал в протокол, хотя они к его вине никакого отношения не имели…»

 

Снилось заместителю начальника 2 отдела УГБ УНКВД по Челябинской области Натансону, как «для ускорения процедуры подписания арестованным материалов следствия дело подшивалось заранее, и арестованному одновременно предлагали подписать сразу все: анкету арестованного, постановление о предъявлении обвинения, протокол допроса, протокол очной ставки, которых в действительности не было, и протокол объявления об окончании следствия. На просьбы арестованных разрешить им прочесть то, что они подписывают, следователь отвечал: «Некогда читать, ведите очередь». В ряде случаев протокол допроса просто закрывался листом белой бумаги и оставалось место для подписи...»

 

 

Снилось одному из участников Тройки НКВД помощнику начальника следственной части УНКВД лейтенанту Сухареву, как он «докладывал дела» на 200-300 человек. «Оформление дел проводилось упрощенным порядком. Дела состояли из показаний обвиняемых и лишь частично из показаний свидетелей. На заседании тройки рассматривалось большое количество дел. Рассматривали их по повесткам, а самих дел не просматривали. Был случай, когда я столкнулся по одному делу с весьма сомнительным фактом крушения поезда. Вследствие этого, я не включил это дело в повестку на тройку, но Луговцев приказал мне его включить в повестку и доложить на следующей тройке...»

 

Фантастические признания снились многим чекистам. Так, сержант Киреев сообщал в рапорте: «Мне начальник Златоустовского /горотдела/ Чернов с возмущением говорил, что в протоколах написана такая небылица, что просто приходится удивляться, как люди могли додуматься до таких вещей. Например, Чернов говорил, что в разных протоколах и у разных обвиняемых железнодорожное депо станции Златоуст взорвано и сожжено «диверсантами» в разное время по несколько раз…»

 

«Отстающих» сотрудников ругали на партсобраниях - по законам большевистского вечно военного времени, где нет места либерализму. А по ночам тогдашнему руководству УНКВД снились «пробки» из следственных дел, которые нужно было стремительно «разруливать».

 

Так было однажды с заместителем Лапшина Фаддеем Луговцевым. Проверяя один из отделов, оказалось, что все арестованные поголовно, а их было около тысячи человек, от своих показаний отказались. «Следователи же опустили руки и арестованных не допрашивали, а больше уговаривали их. Все это вынудило меня, на основании известных мне некоторых указаний, поставить вопрос перед следователями на совещаниях - об изменении курса допроса и о применении к арестованным физических мер воздействия...»

 

Почти всем следователям того времени снился барак № 18 на ЧТЗ…