В воскресенье, 29 сентября 1957 года, в 16 часов 30 минут на промплощадке ПО «Маяк» прогремел взрыв. В самом городе в те минуты на это мало кто обратил внимание - взрывы на многих строительных площадках были не редкостью. Осознание трагедии, превратившей Южный Урал в звенящую зону и ставшей онкологической страницей в истории болезни нескольких поколений, произойдет позднее.

 

Сразу после взрыва, как вспоминали очевидцы, «в небо поднялся столб дыма и пыли высотой до километра, который мерцал оранжево-красным светом». Это было похоже на северное сияние. Во время аварии никто из обслуживающего персонала, участников той роковой смены на объекте «С», не погиб - по случайному стечению обстоятельств. Рассказывали, что почувствовали, как земля задрожала под ногами, а затем увидели, как взрывом подбросило вверх «крышку банки» - 160-тонную плиту; одновременно были сорваны и смещены бетонные крышки с двух соседних емкостей. В зданиях, примыкавших к точке взрыва, были выбиты все рамы, кое-где разрушена кирпичная кладка. В радиусе 2-3 километров из окон вылетели стекла...

 

Во взорвавшейся емкости находилось 20 млн. кюри активности - при взрыве 18 млн. остались на промплощадке, а около 2 млн. кюри активности были подняты в воздух. «Радиоактивное облако покрыло многие объекты химкомбината «Маяк», реакторные заводы, новый строящийся радиохимический завод, пожарную и воинскую части, полк военных строителей и лагерь заключенных».

 

Свидетельства очевидцев, собранные в книге «Тайны «сороковки», читать сложно. Рассказывают, как только ударной волной выбило стекла казармы и сорвало металлические ворота, солдаты выбежали на улицу, некоторые побежали за оружием. «Часовой, который стоял у въездных ворот, прыгнул в канализационный колодец и занял там оборонительную позицию. Когда его окрикнул один из офицеров, он вылез из колодца и спросил: «Товарищ старший лейтенант, началась война?» Глядя на приближающийся столб пыли, дежурный по полку, решивший поначалу, что это диверсия, приказал всех людей отправить в казармы, закрыть окна всеми средствами, налить на полы воды, чтобы не поднималась пыль, и опечатать пищевые баки.

 

В отличие от полка, военные строители повели себя необъяснимо: «услышав взрыв, все солдаты выбежали на улицу, бросали головные уборы вверх, что-то неистово кричали». «Вскоре густое черно-серо-бурое облако нависло над казармами. Наступила темнота после яркого солнечного дня. Состояние людей было ужасным. Служебные собаки вели себя очень беспокойно и выли, птиц нигде не было видно... На голову падали довольно крупные частицы; мелкие, в виде хлопьев, продолжали выпадать и на следующие сутки». На место аварии срочно вызвали дозиметристов - они, произведя замеры, потребовали немедленно эвакуировать людей. Сразу после проведения первоочередных мероприятий о положении было доложено командиру части и дежурному по КГБ...

 

«Дело по факту аварии, - вспоминает следователь УКГБ Борис Колесников, который вместе со следователем УКГБ Александром Кудрявцевым осматривал место аварии, - было возбуждено почти сразу же после взрыва - мы приехали в «сороковку» на третий день после него. Там уже был старший следователь Иван Иванович Поспелов. Я тогда допрашивал свидетелей без детального протокола осмотра места происшествия, и, само собой, многое не мог понять. «Банки, банки, что за банки такие?» Речь шла о той взорвавшейся емкости, разворотившей мощно забетонированное хранилище, которое казалось построенным на века, и выбросившей 20 млн. кюри. Мы обязаны были место происшествия осмотреть - так того требовал УПК. Естественно, поехали на объект. Подобное забыть невозможно. В хранилище мы залезли вечером, в защитных костюмах, конечно. До сих пор помню - вся земля сияла лунным светом, а мы бежали по черным пятнам, как по кочкам на болоте... Потом нас отмывали специальным раствором, который сдирал начисто эпидермис - верхний слой кожи…»

 

В книге «Государственная безопасность: Три века на Южном Урале» отмечается, что само уголовное дело было возбуждено не по факту диверсии. «Это подтвердили и все наши следственные материалы. В «сороковке» произошла одна из тех техногенных катастроф, прецедентов которых еще не было. Банки начали греться сами - по меньшей мере, судя по допросам, все регламентации работы техперсоналом были соблюдены. Это подтвердила и комиссия под председательством Е.П. Славского. Мне рассказывали, что Курчатов лично написал на листе бумаги: «Современная наука на эти вопросы ответов не имеет» - и поставил подпись...»

 

Сотрудников КГБ, которые вели следствие по факту аварии и занимались позднее эвакуацией населения с зараженных территорий, не защитили ни форма, ни звания. «Авария 1957 года стала и частью моей жизни - рассказывал Б. Колесников, - по меньшей мере, не раз впоследствии она укладывала меня на операционный стол. А моему другу, Александру Кудрявцеву, с которым мы вели дело о взрыве, она стоила легкого...»

 

Лишь со временем стали осознаваться масштабы случившегося - авария затронула не только сотрудников «Маяка», но и жизнь и судьбы тысяч людей, проживавших на зараженной территории. Все обстоятельства аварии и все мероприятия, проводимые по ликвидации ее последствий, естественно, были засекречены. Даже в самом Челябинске-40 в течение двух осенних месяцев 1957 года было строжайше запрещено что-либо говорить об аварии; не «озвучивались», естественно, и результаты дозиметрического контроля – «во избежании панических настроений».

 

Между тем, необходимость полномасштабных дезактивационных мероприятий с каждым днем становилась все очевиднее. «Дозиметрические проверки территории города, квартир оказывали определенное психологическое воздействие на жителей города». Действительно, угнетали пересадки из «грязных» автобусов промплощадки в «чистые» городские, уничтожение «звеневшей» одежды, предметов обихода.

 

Но если жители Озерска все же знали, что именно они строят и с чем именно они работают, то население деревень и сел в зоне радиоактивного следа в лучшем случае имело лишь смутное представление о своем «соседе», окруженном по периметру колючей проволокой. Замеры на загрязненной территории проводили специальные команды, в которых кроме дозиметристов находились сотрудники КГБ, солдаты.

 

Один из участников, С.Ф. Осотин вспоминал: «Вместе с другими дозиметристами мы проводили эвакуацию из села Бердяниш. Людей отмывали, определяли загрязненность скота, вещей, жителей. Село Бердяниш, как и села Салтыково, Галикаево, подверглось наибольшему загрязнению. Жителей этих населенных пунктов необходимо было эвакуировать немедленно. Однако, эвакуация проводилась только через 7-10 дней... Когда мы приехали в село Бердяниш, люди жили нормальной жизнью. Ребятишки беспечно бегали по селу, веселились. Мы подходили к ним с прибором: «Я прибором могу точно определить, кто из вас больше каши съел». Ребята с удовольствием подставляли животы. «Поле» от живота каждого ребенка равнялось 40-50 мкР/сек...

 

Очень «грязные» были коровы. Солдаты загоняли их в силосные ямы и расстреливали, что чрезвычайно угнетающе действовало на людей. Все дома, хозяйственные постройки солдаты разрушали, остатки закапывали в траншеи. Проводить эвакуацию населения из их родной деревни было очень трудно. В селе Бердяниш в основном жили башкиры. Много сил надо было потратить, чтобы «грязную» одежду, утварь жителей уничтожить. Люди пытались доказать, что никакой «грязи» на одежде, на кастрюлях и горшках нет...»

 

Список населенных пунктов, подлежащих выселению, ширился по мере того, как более точно определялись границы следа. Для местного населения это было полной неожиданностью и шоком. Стоит думать, что в ходе переселения сотен семей никто из выселяемых не знал истинных причин происходящего, да и сама попытка объяснений - хотя бы со стороны «оценочных» комиссий, которые определяли стоимость имущества и размер компенсации - неизбежно была бы истолкована как государственное преступление. Закрытой была информация и о том, куда именно переселялись жители «грязных» деревень.

 

Впрочем, как поясняли сотрудники управления, работавшие по атомному проекту, именно эта закрытость была необходимым условием выполнения поставленной задачи – сделать минимальным число лиц, располагающих информацией об объекте. Поэтому много позднее легализованная в эпоху гласности «сороковка» буквально вызвала шок у иностранных спецслужб.

 

«И это правильно, - говорили в управлении. – Если о том, что происходило на спецобъектах, противник узнает раньше, чем через 20-30 лет, то нашу работу можно назвать неудачной. О «Маяке» за пределами Союза не знал никто. Но сотрудники нашего отдела, обеспечивающие безопасность закрытых объектов, естественно, всегда знали все до мелочей»…

 

Это сегодня, когда масштабы трагедии стали достоянием гласности и существенно изменилась психология общества, можно сказать, что сокрытие такой серьезной аварии, отразившейся на жизни целого региона, вряд ли оправдывает «стратегические» задачи. К сожалению, весь тридцатилетний «процесс полураспада» проблем, связанных с последствиями аварии 1957 года, приходится принять, как есть. И учиться жить с памятью о нем…

 

Вячеслав ЛЮТОВ, Олег ВЕПРЕВ