Великая вещь – стратегия развития города! Именно она придает городу характерные черты, создает его устойчивый образ, закрепляется в восприятии и реально влияет на перспективу. Именно она пытается дать ответ на толстовский вопрос: кто мы, что мы? С чем пришли в этот мир и с чем из него уйдем? Что оставим детям на память о себе (хотя эта память о нас в детях и оставлена по определению)? По какому городу будет ходить с тросточкой мое поколение и по какому – рассекать на велосипедах внучатое «племя молодое, незнакомое»?

 

Мне трудно и, скорее всего, невозможно представить себя вне этого города. Да и в иных территориально-географических мирах я смотрелся бы таким «челябинским засланцем», суровым настолько, что астероид с атомным Брюсом Уиллисом в чреве смотрелся бы детской страшилкой (о как завернул!) Поэтому, чтобы не пугать цивилизованное человечество, лучше остаться в пределах Исетской провинции, пытаясь найти, нащупать, примыслить смутные стратегемы ее развития…

 

 

Последние полгода в Челябинске прошли, невзирая на бор и бром, в футурологическом ключе, словно челябинцы (блоггеры в первую очередь) задались наряду с текущими вопросами прогрессивными мыслями о будущем города. И не просто задались – впервые в новейшей истории «глобальный завтрашний Челябинск» стал idea fixe, причем, навязчивой не снаружи, не со стороны власти, а изнутри, из глубины восприятия горожанами своей среды обитания. «Жизнь в завтра» стала темой для «жизни сегодня» - со всеми ее матерками и гневными инсинуациями, прожектерством и реальными предложениями, которые могли бы задать новые вектора по целому ряду отдельных городских направлений. И я впервые поймал себя на мысли, что такое «течение мысли» мне определенно нравится.

 

Чаяния о стратегии развития Челябинска, как минимум, имеют два промежуточных итога.

 

Первый. Это свидетельство того, что Челябинск запнулся в своем развитии. Никто не знает, куда глобально двигаться дальше? «Схамать» ли Копейск, чтобы выглядеть толще Екатеринбурга? Что предпочесть: инвестиционные инъекции или фурацилин для коррупционеров? Куда девать челябинцев, которым «новый» Челябинск не совсем нравится? И вообще – а дальше то что?

 

Челябинск точно остановился на перепутье, как человек, которому хочется куда-то идти (мания движения), но он не знает – куда. В голове вертится множество мыслей, чувств, ассоциаций, сравнений, и кажется – вот оно, решение (проблемы ЖКХ et cetera) – а оказывается, что не «вот». Отсюда импрессионизм власти, завязанный на личных отношениях, эмоциях, благодарности и мести; отсюда решения, которые падают горожанам, как снег на голову.

 

У города нет стратегии развития, кроме компиляционных целевых программ, выдаваемых за идеологию жизни. Винить городские власти в этом – да Бог с вами! Им не до идеологии – им бы, без Дэвида Копперфильда, с исчезающими дорожными люками разобраться. И справиться бы с тем, что «сейчас» или, как максимум, в «среднесрочной перспективе»…

 

Но есть и хорошая (вторая) новость. Сам разговор горожан о стратегии развития – разговор серьезный и раздражающий; кухонный треп расплылся дымом по все квартире – хочешь-не-хочешь, а осязаешь, осознаешь. Это тот редкий случай, когда начинает формироваться общая «энергия мысли», пусть и безнадежно сомневаясь в результатах «материализации идей». Сегодня, может быть, и не получится воплотить вновь возникшие в умах людей челябинские стратегии в жизнь – но кто сказал, что это не получится завтра? Было бы что воплощать…

 

 

Принципиально: «стратегических революций» не бывает много. Это уникальные случаи, периоды, сконцентрированные временные всплески. Дай бог, оказаться в ряду тех блаженных, кто посетил… Первая челябинская стратегия произрастала из «синдрома крепости» со всем ее военным колоритом. Из правительственных кабинетов на Челябинск долгое время смотрели как на «место постоя» воинских частей. Никаких особых перспектив это не открывало; более того, приносило горожанам массу неприятностей. Суть в том, что первые казармы в городе появились лишь в 1877 году стараниями городского головы В.К. Покровского. До этого времени воинские части просто расквартировывали, и это являлось одной из самых обременительных повинностей челябинцев, а потому конфликты были неизбежны.

 

Второй стратегический вектор вызревал долго, медленно, но на поверку оказался для Челябинска самым удачным – это образ торгового города. Сказывалось удобное географическое положение города, да и само занятие не слишком «напрягало» обывателей.

 

Они, кстати, и не слишком торопились в ритейле. «В Челябинске из числа купцов с небольшим десять таких, которые занимаются непременной продажей товаров, - записано в журнале городской думы в апреле 1806 года. – А вот прочие либо занимаются пограничным торгом, либо подрядами по поставке в казенные магазины провианта. А мещане, будучи по произволу своему большею частью отделены от торговли и промыслов, занимаются хлебопашеством и скотоводством, почитая то за знатный свой прибыток, нежели прочее ремесло, а торговлю производят очень немногие и в свободное время, и не всегда…»

 

Чтобы реализовать «торговую стратегию» потребуется не только время и приход в Челябинск железной дороги – на смену спящему уездному обывательскому захолустью должно было прийти новое поколение, смелое, деятельное, азартное, сделавшее само себя.

 

О Владимире Покровском впервые «поговорили много» - наконец-то принято решение увековечить его память в виде мемориальной доски! «Хочу видеть свой город перекрестком торговых путей», - вот, собственно, и вся стратегия Покровского. Но простота формулы потребовала колоссальных сил. Они и в азартной идее железной дороги, которую нужно было привести в Челябинск; и в экономических возможностях населения, и в реальном производстве. Кстати, под водами Шершневского водохранилища прячется место, где Владимир Корнильевич угощал премьера Витте своим хлебом, мясом, водкой хлебом «во время визита с инспекцией винокуренных заводов» и добился-таки для Челябинска выгодного «коммерческого слома» - разницу тарифов на перевозку сибирского зерна.

 

Именно тогда, на рубеже XIX-XX веков, Челябинск не просто изменится – с ним произойдет та же самая история, что и с «Гадким утенком» Андерсена: великое, неповторимое превращение из пыльного, тупорылого, сонного уездного городишки в крупный торговый, а главное – логистический – центр, перекресток направлений, место «посадки, высадки и пересадки» уральской экономики. Поэтому когда мы сегодня говорим об «удачном транспортном расположении города» (спасибо географии и геополитике), то даем себе отчет: это – не наше изобретение, «все уже было украдено до нас».

 

 

К транспортной логистике серебряного века принципиально больше никто ничего не добавил. Потенциал «покровской стратегии» оказался неисчерпаемым. Это, кстати, объясняет, почему Челябинск достаточно легко пережил годы гражданской войны, весьма успешно развернулся в годы НЭПа и зарекомендовал себя городом, где можно воплощать самые смелые стратегические идеи.

 

Уж лучше б он этого не делал! Большевистская, советская эпоха, нивелировавшая местное самоуправление и жителей до уровня исполнителей, превратившая Думу в горисполком, а полет мысли – в «кушать подано», сделавшая местных мыслителей не нужными, мало привечала местные стратегии. Я не хочу сказать, что индустриализация, подарившая городу ЧТЗ и первенец ферросплавов, была городу навязана из «федерального сталинского центра». Но, блин, так оно и есть. Челябинск и его «малый Магнитогорский собрат» стали частичкой Урало-Кузбасского проекта, который затевался Дзержинским; великие союзные планы по Бакалстрою позднее обернулись строительством ЧМК. Город от военного постоя стал постоем промышленным.

 

 В годы Великой Отечественной войны экономическая карта Челябинска, в силу вынужденных причин, перелицевалась еще раз. Здесь было не до городской стратегии – были б живу. И после войны, когда доблестная милиция вела трехдневный бой с «дезертирами», засевшими на острове близ ЧГРСовского роддома, - вряд ли кто думал о стратегии.

 

Все изменится лишь в середине 1960-х годов, когда был продуман и принят первый генеральный план развития Челябинска и третий в истории нашего города стратегический поворот. Что представлял из себя Челябинск хрущевских времен? Рассказы родителей и исторические источники свидетельствуют, что это промышленный монстр с кранами, строительной пылью, суматохой; монстр, обросший чешуйками-кирсараями по всему телу; монстр, где измотанные работой «пролы» топили в водке лязг бабьей пилы и душераздирающий писк моего и пред-моего поколения.

 

Стратегия не придумывается – она вызревает, наливается соком и только потом, подобно яблоку, падает на голову задремавшего было Ньютона (Ильичева, Лукашевича и др.) «Так дальше жить нельзя» - это был челябинский лейтмотив 1960-х годов, заставивший городские власти, шестеренки советской машины, крутиться не так, как прежде. Преобразование Челябинска и атаки на Совет министров СССР произрастали отсюда; призыв на «архитектурное царствие» ленинградцев – из этой же оперы.

 

Первоидея стратегии города тех лет одновременно проста и гениальна. Людям есть где работать (та же модернизация ЧТЗ, к примеру, объявлена всесоюзной комсомольской стройкой). Теперь им нужны две вещи: место, где отдохнуть, и место, где поспать – с перспективой «делать новых людей».

 

Именно тогда начинает преображаться центр Челябинска. Сквер на площади революции, к примеру. Виталий Николаевич Соломин, один из основателей строительного факультета ЮУрГУ, почетный строитель России, математически рассчитывавший фундаменты московских высоток, рассказывал, что здесь был тупо обычный пустырь, на котором беспорядочно росли деревья, а студенты техникума постоянно наводили здесь порядок, чистили, прибирали. Потом появятся «реперные точки» - объекты, вокруг которых все. Это и драмтеатр, и дворец спорта «Юность», и Торговый центр, и многое другое, что до сих пор входит в презентационные открытки нашего города.

 

 Но самым гениальным стало направление «где спать» - на Северо-Запад. В истории Челябинска его можно признать блестящей идеей: большой простор, не сдавленный издержками рельефа; благоприятная роза ветров, уносившая шум нового северо-западного города в «старый город» и не пускавшая заводские выбросы; первые широкие проспекты, олице(ст)творявшие будущие перспективы народного советского автопрома…

 

В начале 1980-х годов, когда расселялись бараки возле Голубого карьера на Мебельной фабрике, где прошло мое детство, бабушке дали квартиру на окраине Северо-Запада – на Мологвардейцев ближе к ул. Братьев Кашириных. «Окраинней» нее были три девятиэтажки по ул. Солнечной – «три тополя на Плющихе», как их тогда называли пассажиры 5 и 49 автобусов, тащившихся по убитому частному сектору в сторону Градского прииска…

 

И вот теперь, глядя на материализацию северо-западной идеи, я стратегически понимаю, что та окраина была лишь началом…

 

Потенциал, заложенный «стратегической революцией» 1960-х годов, оказался огромным и настолько пленительным, что мы «в другую сторону» и не думаем, за исключением «тактических выкидышей» в виде районов Мамина или Чурилово. И вправду: зачем нам какая-то новая стратегия, когда и старая в свои 45 – баба-ягодка опять…

 

 

Позволю себе иезуитский ход – в данное время и в данном месте вопрос о стратегии развития Челябинска хоть и трогает умы, но мало актуален и еще не содержит той критической массы идей, способных выплеснуться в реальность.

 

Архитекторы вклеивают и еще долго будут вклеивать в старые макеты новые здания – благо, пустырей и «мест общего пользования» в городе еще предостаточно. Городская власть носится с автовокзалами, Алым полем и прочими причиндалами тарасовского наследия, экономно разбрасывается пивными декларациями, журит коммунальщиков. Правда, помимо этого, упорно строит дороги и развязки, поэтому по городу пока можно ездить, а не ходить с рулем в кармане по обочине (сам частенько бываю за рулем, знаю о том, что было и что стало).

 

Текущие вопросы всегда зашкаливают – именно они и составляют главную инерционную силу, которая противостоит новой стратегии. «У нас много дел, Крюгер; очень много дел», - устраивал выволочку своему подчиненному Кальтенбруннер, и вряд ли у первого возникало желание думать о стратегии развития Праги, куда он был «назначен наместником после провала операции в Кракове».

 

В интернет-пространстве стратегемы развития Челябинска только вызревают: они, большей частью, локальны и случайны. Это тот чайник, который только поставили на плиту и ушли на балкон курить – ибо до свистка еще время есть…

 

Думаю, что в среднесрочной перспективе (20-20, например) какая-либо «поворотная стратегия» - в виде присоединения Копейска или, что много круче, интеграция с Екатеринбургом, - Челябинску не грозит и даже вредна. Так, нынешняя идея расширения Москвы мне напоминает «беременного мужика», будущего отца семейства, которому – для полноты женских ощущений – прикрепили к пивному животу еще один, дабы дядька почувствовал, насколько трудно быть теткой. Зачем Челябинску это нужно? Ему бы перышки почистить, привести себя в надлежащий вид в уже существующих рамках. Пока же он напоминает злой детский образ:

 

Он – парнишка неплохой,

Только ссытся и глухой…

 

Ухоженный город? – отчасти. Уютный? – от еще какой части! Он до сих пор захламлен – нет, не заводами! – а всевозможными убогими промзонами, ангарами, складами, сараями и прочей ерундой, которую лицезрят посетители колеса обозрения в парке Пушкина. Раскидаться с этим барахлом, провести генеральную уборку – тут одной пятилеткой, возможно, и не отделаешься, хотя хотелось бы.

 

Что же до квадратных километров, то тесно в Москве, а не у нас. Если представить Челябинск как легкие – то это мечта курильщика: столько простору, столько возможностей для вдоха и выдоха! Предстоящее десятилетие должно быть соткано из этих возможностей и локального, точечного их воплощения. Нужно вывести все шлаки, пробить тромбы. На передник пришить какие-либо культурные рюшки, чтобы быть привлекательнее…

 

Это первый момент. Второй – нам нужна внятная и интересная стратегия пригорода. Как-то совсем забылась губернаторская идея о создании вокруг Челябинска 40-километровой «зоны доступности» - пусть, для начала, в пределах кольцевой дороги (благо, ее в течение 20 лет «строили, строили и, наконец, построили»). Город с его экономическими возможностями, аккумуляцией рабочих мест, постоянной потребностью «вливания новой крови», если говорить дореволюционным языком, не просто служит магнитом. Он, как солнышко, согревает вращающиеся вокруг него планеты: города, поселки и села.

 

Кстати, о солнце. Когда проектировали Северо-Запад, идея «города-солнца» тоже витала в воздухе. Но советским гражданам было сказано – «строить без излишеств» и компактно – вот они и строили…

 

«Солнечные лучи» вполне могут стать географическими стратегемами развития города без всякого изменения его кадастрового плана. Сила их накала различна, но уже трудно не замечать движение промышленного сектора на юг, поближе к Южноуральской ГРЭС, или отказывать Копейску в его обновленном экономическом спектре. Поэтому Челябинск с видом на Магнитогорск – не такая уж отвлеченная и абстрактная промышленная перспектива.

 

Челябинск не придумал ничего особо нового, когда стал обустраивать дачи и коттеджи «за Кременкулем» - ближе к Аргазям. Кстати, у того же В.К. Покровского здесь была тайная заимка, где он прятал «умных людей» от «неумной полиции»; недалеко от кулуевских поворотов реки Миасс каждое лето снимал дом писатель А. Туркин. В общем, места для отдыха и души прикормленные...

 

Лишь вид на Екатеринбург по-прежнему остается диким – ведь от них, свердловчан, всего можно ожидать. Поэтому с ними здороваться – куда ни шло, а обниматься – нет уж, увольте. Этот стереотип, «екатеринофобия» также родом «еще с тех времен», хотя в сырьевом и торгово-сбытовом отношении это направление является одним из ключевых в футурологии нашего мегаполиса. В сторону же Кургана, по землям, буграм и рытвинам Красноармейского района, по Бродокалмакским выселкам «неимущих челов», пока лучше вообще не ездить - с какой бы то ни было стратегией.

 

 

Солнце притягивает, и вместе с тем выбрасывает свои протуберанцы; свет рождается в огненных муках – в печах, мартенах, домнах. Мы каждый день подносим к устам этот громокипящий кубок и, обжигаясь, делаем свой глоток. Пьянящий суровый челябинский напиток, приперченный восточными специями с привкусом строительной пыли, туманит мозги, делает неясной перспективу, когда не очень-то понимаешь, чего именно ты хочешь. Но по той же причине ясным и как назло выпуклым становится то, к чему ты не хочешь прикасаться.

 

Я не хочу видеть свой город поделенным на кварталы; мне не нужны ни чайна-тауны, ни таджик-сити, ни руссо-квартало. Изначально – и это очень ценный архетип – Южный Урал формировался как сообщество народов, которые притирались между собой ради общей работы.

 

Я не хочу видеть в своем городе бесконечные шлагбаумы, отделяющие простых людей от «элиты». Зачем же так? – людям хочется прикоснуться к большому, красивому и богатому взамен на разрешение погопничать вместе в пятницу вечером. Пусть все перемешивается, нежели обособляется.

 

Я не хочу видеть город унылым, обшарпанным, облезлым, с вонькими простенками и кустиками; не хочу попадать колесами в коммунальные дыры, виновато смотреть на зелененьких человечков с полосатыми палочками, простаивать часами, чтобы заплатить налоги, греть на плите воду и плескаться в тазике, искать за тридевять кварталов детскую горку.

 

Я не хочу видеть в своем городе свалку из разномастных маршруток в начале остановки и убогих пасынков гортранса; «суровый музей асфальта» мне тоже не люб, поскольку помимо руля у меня есть ноги и желание пройтись, подышать свежим воздухом («а то все кабинэт, кабинэт»).

 

Я не хочу видеть свой город непредсказуемым, излишне суматошным, на пустом месте рождающим проблемы; мне не нужны интуитивные решения, движения, что для знака моего львиного гороскопа противопоказано; мне совсем не хочется, чтобы город лишал меня возможности «быть Кантом».

 

Я не хочу видеть свой город скроенным «абы как» и бредущим «невесть куда»…

Я хочу видеть свой город идеальным. И как можно скорее.

Черт возьми! куда-то я опять засунул свои розовые очки…

 

Вячеслав ЛЮТОВ