«Озеро было синим, горы голубыми. По округлым холмам спускались темно-зеленые рати елей. Пики их блестели на солнце. Пустынные песчаные отмели тянулись вдоль берегов озера, уходя за пределы поселка, затерянного среди уральских отрогов», - так открывается «сунгульская страница жизни» Тимофеева-Ресовского, Зубра, выпавшего из столичного разгрома генетики, исчезнувшего, растворившегося в лесах, подобно прежним раскольникам, гонимым за веру.

 

Это совпадение можно назвать символичным. Да и сама история Сунгульского старообрядческого скита – «потаенного места» - во многом показательна. Сам скит возник благодаря владельцу Каслинского завода старообрядцу Льву Расторгуеву. Приобретя завод, он прежде выстроил часовню в самом заводском поселке, а затем, в 1811 году, «профинансировал» старообрядческий монастырь на Сунгуле, который за четверть века стал одним из крупнейших центров на Урале и имел многочисленные связи со староверскими общинами как по Волге, так и в Сибири.

 

 По воспоминаниям и оценкам старообрядцев, собранных каслинцем В.И. Столбиковым, «само место под скит было выбрано исключительно удачно. Здесь вода Сунгульского озера очень близко подходит к Вишневым горам, и кажется, что горы вырастают прямо из воды». Они же рассказывали и об устройстве скита: «Со стороны озера хозяйственные постройки и часовня были огорожены высокой двухметровой стеной. К воде был оставлен трехметровый проход, выложенный каменными ступенями. Сразу за стеной начиналась ровная небольшая терраса, за которой в горе были устроены монастырские погреба. Все монастырские постройки, за исключением часовни, были перекрыты одной сплошной крышей и тянулись к каменной стене, которая надежно прикрывала скитников от холодных ветров и непогоды».

 

 

Первое крещение царской властью Сунгульский скит прошел в эпоху Николая I. Паническое отношение Николая к любым «политическим волнениям» («декабристский синдром») не могло не записать старообрядцев в разряд преступников государственных, всегда «преисполненных всяких преступных замыслов».

 

Начало этой акции положило… III Отделение, проверившее конспиративные данные по численности старообрядцев и сектантов. Тогда, в середине 1830-х годов, «под ружье» было поставлено значительное количество чиновников министерства внутренних дел, которые должны были свести воедино данные о числе раскольничьих монастырей, скитов и молелен.

 

Итоги этой «аналитической проверки» оказались неутешительными – все данные, поступавшие как в Синод, так и в III отделение, были занижены. Число раскольников колебалось от 700 до 900 тысяч человек; между тем, по утверждению генерала Н.Н. Обручева, имевшего доступ к секретным правительственным данным, число это должно было быть близким к 8 млн. человек. Объяснялась эта ошибка тем, что, к примеру, полицейские власти на местах, привыкшие со времен «просвещенной Екатерины» смотреть на раскольников сквозь пальцы и отмечать лишь наиболее активных из них, совершенно не трогали обычные старообрядческие семьи. Немалую роль и играли вечно русские взятки – практически вся горнозаводская зона «кормилась» за счет «записанных в раскол».

 

 

И все же в 1836 году по всей России прокатилась целая волна типичных бюрократическо-полицейских самоуправств. «Закрывались все старообрядческие храмы, часовни, молельни и превращались в единоверческие церкви. События разворачивались драматически. В частности, в Нижнем Тагиле огромная толпа - более трех тысяч человек - в течение суток защищало свою часовню от солдат. Только с прибытием казаков и пожарной команды поливавших людей водой из шлангов на морозе, удалось ворваться в часовню и ее опечатать.

 

 Подобные события происходили по всей стране. Были закрыты Рогожское кладбище в Москве, Иргизские монастыри на Волге, Выговская пустынь». Был разорен и Сунгульский скит, а на его обитателей заведены соответствующие дела.

 

Таким, к примеру, является дело Михаила Митрина, принявшего пострижение в Сунгульском скиту еще в самом начале 1820-х годов от «простого монаха Макария». Ни в солдаты, ни в ссылку на Кавказ он не попал, ибо, как свидетельствует дело, исповедался в грешном невежестве и принял единоверие. Поселился, правда, недалеко от скита, и после отмены крепостного права принялся за его восстановление.

 

Позднее Сунгульский скит оказался тесно связанным с именем Пермского «лжеепископа» Геннадия (в миру Григорий Беляев), который в 1860-х годах активно проводил рукоположения и постриги в священники и монахи в различных старообрядческих центрах на Урале – под Юрмой, на Шарташе, в Каслинском заводе. Согласно документам жандармских управлений Уфы и Перми, за ним велась настоящая охота, которую осуществляли специально подготовленные агенты, с «миссией» засылаемые в старообрядческие общины. Долгое время усилия были тщетны, пока, наконец, его не схватили в доме одного из екатеринбургских купцов по доносу и не поместили в Суздальскую тюрьму в одиночную камеру на 18 лет.

 

 

С епископом Геннадием связана «австрийская тайна», вернее, ее отголоски. Существует легенда о том, что, желая найти компромисс с правительством Николая I и рукополагать священников «по правилам», старообрядцы принялись искать настоящих старообрядческих архиереев (в основном, в Западной Европе и Турции, куда раскольники эмигрировали еще во времена регентши Софьи).

 

Подобный совет, говорят, им дал самолично шеф жандармов А.Х. Бенкендорф. Старообрядцам удалось тогда найти заштатного митрополита Амвросия, но русское правительство немедленно потребовало от Австрии, чтобы митрополит был устранен, выслан и лишен сана. Однако к тому времени Амфросий уже успел рукоположить нескольких священников, в том числе и епископа Геннадия, который появился на Сунгуле и в Каслях уже как представитель Высшего Австрийского Духовенства.

 

Об этом, в частности, сообщал в секретном рапорте миссионер Николай Смирнов: «У Стефана Ларионова Блиновскова устроен в трех верстах от Каслинского завода на берегу озера Малых Каслей обширный дом, в котором, как рассказывают, принимается и сохраняется высшее Австрийское Духовенство и производит там богослужения… Лжеепископ Геннадий, по рассказам жены крестьянина Евсавия Белинькова, бывшей при служении Геннадия, был здесь три раза. Нет сомнения, что сии протопоп и попы отправляют Богослужения и занимаются требоисправлениями, но доказательств в виду нет. Открыть это можно через неожиданный обыск в их домах и строгий надзор за ними. Но кто и с какого дозволения может приступить к розысканию тех документов, которые даны им от Австрийского Архиерея, или к преследованию их действий?..»

 

Вопрос миссионера печален и растерян – государственная полицейская машина после смерти Николая I и в начале эпохи реформ попросту не хотела заводиться. Приходилось наставлять и увещевать самолично, что и делал тот же Смирнов среди сунгульских скитников и скитниц, и о чем потом писал в рапорте: «Плодов от сих увещеваний и вразумлений… по сильному развитию раскола в Каслинском заводе и надежде ненаказанности, не последовало никаких, иначе этого и быть не могло. Дух каслинских жителей известен всем. Это вольность и упрямство в своих суждениях и действиях».

 

 

«Надежда ненаказанности» действительно появилась – благодаря разночинному движению в России, захлестнувшему практически все общественно-политические журналы и ставшее ведущим настроением ближайшей четверти века. Определенным революционным «курьезом» можно считать выступление историка А. Щапова, увидевшего в старообрядчестве «могучую, страшную, общинную оппозицию податного земства, массы народной против всего государственного строя - церковного и гражданского». Эта оценка была сразу же подхвачена народниками, посчитавшими, что лучшего союзника, к тому же обладавшего достаточными финансами, широкой корпоративной сетью и связью с европейскими старообрядческими общинами, просто не найти.

 

Подобная «революционизация» раскольников была, естественно, обречена изначально – политическая оппозиция старообрядцев, как она сложилась со времен Никона, являлась оппозицией светской власти вообще, и соус, под которым она подавалась, был не в счет…

 

История Сунгульского скита завершится в конце 1920-х годов, вместе с историей прежней, дореволюционной, православной церкви, простившейся и с золотыми куполами, и с большей половиной своей паствы. Монастырь на Сунгуле был разрушен карательным отрядом, часть скитников и скитниц арестовали, некоторым же, как рассказывают, удалось скрыться – в одних ночных рубашках и босиком. Вскоре, после Великой отечественной войны, сунгульская история была «выработана» Вишневогорским рудником и «присыпана» Снежинским ядерным центром…

 

 

Вячеслав ЛЮТОВ, Олег ВЕПРЕВ