«По горам виднеются заводы: белая церковь с чугунною решеткою на синем фоне сосновых лесов, вокруг нее разбросан чуть ли не целый городок, аккуратные домики с тесовыми крышами, прямые улицы, вдали доменная печь, массы красноватой руды вокруг нее, - вот общая их физиономия». Так писал П.А. Кропоткин в «Письмах из Восточной Сибири».

 

 

 

Горные заводы, в силу своей производственной специфики и технологии, имели определенную унификацию – и Тагильский горный округ мало чем отличался от Златоустовского или Кыштымского. В деталях различия, конечно, были: в Тагиле – размах и простор, в Кыштыме – порядок и надзор, в Златоусте – педантизм, позднее усиленный немецким влиянием. Но и только.

 

В целом же, заводские поселения были сугубо функциональны. Место для завода выбиралось с учетом трех основных условий: наличие руды, леса на топливо и воды, которая служила единственным источником энергии для работы заводских механизмов.

 

В каждом округе важнейшим элементом считалась пристань. Для Кыштымского горного округа, например, такой пристанью стал Нязепетровский завод. Он мало отличался от других пристанских селений. Здесь имелся приличный заводской дом на случай приезда начальства, склады для хранения продукции, магазины.

 

Со временем появились своеобразные стандарты благоустройства. Это, к примеру, касалось общественных зданий - при горных заводах строились церковь, контора, училище, богадельня, гостиный двор, госпиталь. Церковь или часовню закладывали одновременно со строительством завода. Здесь же, на предзаводской площади, строили контору – с претензией на архитектурную оригинальность: с портиками, башнями для сторожевой и пожарной службы.

 

Само собой, главной архитектурной особенностью становились личные резиденции заводовладельцев, представлявшие собой барские усадьбы. Ярким образцом резиденции стал «белый дом» Никиты Демидова в Кыштыме. Центр поселка, как правило, выглядел вполне благопристойно, да и горное начальство уделяло вопросам планировки существенное внимание. Здесь не было деревенской или посадской вольницы с ее свободной застройкой.

 

Хотя, по мере развития горных заводов, от регулярных планов делались отступления. Как отмечал П.С. Паллас, в том же Саткинском заводе, едва уйдешь от центра, «дома, коих до 600 счисляется, выстроены без всякого порядка и в неправильных улицах». Как бы то ни было, в «генеральных планах» везде сохранялась «логика крестом». Главная магистраль поселка совпадала с осью плотины, без которой не обходился ни один завод. Жилые кварталы, соответственно, вытягивались вдоль реки и пруда, повторяя изгибы берегов. Такая планировка, в частности, была свойственна Кыштымским заводам.

 

В Златоусте же, напротив, главную скрипку сыграли горы. Причем, лучшая и большая часть селения располагалась на склонах, улицы тянулись по косогору вверх. Причина такого градостроительного поведения весьма банальна – после дождей с этих улиц скоро стекала вода. В низинах же грязь была страшная и непроходимая.

 

Главным инженерным сооружением подле завода, безусловно, была плотина. К ее строительству и затем содержанию относились трепетно, с любовью. У каждого уральского завода плотина чем-нибудь да отличалась – бульварами или аллеями, видовыми площадками со скульптурами и цветниками; обязательным атрибутом плотины стали чугунные литые решетки. Плотина становилась «парадным выходом к воде».

 

 

 

Но и этим дело не ограничилось. В Кыштыме, к примеру, были устроены небольшие каменные набережные, также огражденные чугунными решетками; рядом разбивались аллеи деревьев. Быть у реки и не напиться? – сидеть на железе и его не использовать? Такого абсурда в горнозаводских поселениях не было. Художественный металл вообще нашел самое широкое применение в городской архитектуре. Кованые и литые решетки, кронштейны, орнаменты, скульптуры, чугунные колонны, капители, террасы, лестницы, позднее узорные опоры для уличных фонарей – все это создавало совершенно особый колорит горнозаводского края.

 

 По мере развития заводов, расширения заводских поселений, вопросы благоустройства и эстетики стали принимать особое значение. Потребовалась смена всего двух-трех поколений, чтобы новый «социальный статус» заводского человека выразился по-новому в обустройстве среды обитания. В заводских поселках появились скверы и сады – обычно, возле церквей, контор, госпиталей, училищ. Появлялись парки, места отдыха. Так, к площади Златоустовского завода примыкал большой сад, разбитый у самого подножия холма. В целом же, образ горнозаводского поселка оставался типовым. Улицы по-прежнему ориентировались на завод, еще раз подчеркивая «территориальное единство города с производством».

 

Город бережно окружал свой завод со всех сторон; через завод же обустраивал свой быт и жизнь. В отличие от нашего времени, когда жилые квадратные метры в собственности определяют: удалась жизнь или нет, «жилищный вопрос» на развивающихся уральских заводах был решен практически повсеместно.

 

 

Каждая мастеровая семья, как правило, имела собственный дом. Строили обычно из сосны – «кондового леса», который рос на сухих местах и дольше не подвергался гниению. Первое время лес для строительства отпускали по льготной, практически бросовой цене – так что недостатка в строительных материалах не было. Если грунт был твердым, то нижние венцы вкапывали в землю; на мягком – устраивали фундамент, ставили венцы на камни. Рубили, в основном, «в чашку».

 

Вообще, «избяная Русь» на Южном Урале оказалась весьма разнообразной и существенно превосходила северных соседей. Так, на южноуральских заводах строилось несколько типов изб – простейший сруб, или клеть, на три окошка; пятистенник, перегороженный капитальной стеной, на пять окон; изба «со связью» на пять-шесть окон; двойная изба с разными входами, но под одной крышей. Нередко строили и в два этажа.

 

Передовые в металлургической технологии, южноуральцы не отставали и в строительстве. К примеру, если до середины ХIХ века в Тагиле жители по-прежнему затягивали окна брюшиной, то в Саткинском заводе уже в конце ХVIII века жители «имели рамы со стеклами и ставни у окон на крючьях и петлях железных». Также южноуральцы прежде своих северных соседей стали крыть крыши тесом вместо драни.

 

К слову, в Златоусте с тесовыми деревянными крышами выйдет целая «бунтовская» эпопея. После крупнейшего пожара в 1855 году, когда Златоустовский завод выгорел почти полностью, Горное начальство запретило крыть крыши деревом, предложив взамен железо или черепицу. Жители дошли с жалобой до столицы – железо было слишком дорого, а черепица… Она на Урале не прижилась совершенно. Бывало, порывы ветра срывали целые ряды, черепица раскалывалась, крыша постоянно протекала. Но и тес отстоять не удалось. Начальство, чтобы избежать повторного пожара, разрешило строить новые дома лишь тем, кто дал подписку, что не будет крыть крыши деревом. Заводской люд волей-неволей выбрал железо…

 

В насаждаемых Горной управой архитектурных порядках были, правда, и счастливые исключения. Например, на Юрюзанских заводах, благодаря щедрости владелицы Анны Григорьевны Белосельской, которая не только за свой счет раздала рабочим много кирпичных домов, но и устроила между заводчанами своеобразное «соревнование по строительству», дома стали строиться «не иначе, как на каменном фундаменте и многие покрывались глиняной черепицею».

 

Убранство заводских домов поначалу мало отличалось от крестьянского. Основное место в доме занимала огромная русская печь, сбитая из глины или кирпича. В красном углу была божница с обязательной иконой Николая Чудотворца, причем, на Южном Урале икона была обязательно на медной основе. Здесь же стоял стол с лавками. Рядом за занавеской – шкаф с посудой; его даже называли «залавок». Основными спальными местами были деревянные полати. Все изготовлялось своими руками и было в высшей степени функционально. Мебель в южноуральских заводских поселках станет появляться лишь с середины ХIХ века.

 

Этого не скажешь о домашней утвари – жили, как говорится, при железе. После пугачевского восстания разоренные жители Южного Урала не раз обращались с челобитными и жалобами по поводу пропавшего имущества. Среди него числились железные котлы, горшки, ополовники, безмены, медные чашки, блюда, стаканы, чарки, сковородки, тазы, подносы, медные дойники, рукомойники, утюги, чернильницы, сундуки, окованные железом. По вечерам заводской поселок погружался в темноту – из десяти домов бывал освещен разве лишь один. Сальные свечи были очень дороги, да и при лучине много не просидишь. Вообще, свечи берегли и жгли только по великим праздникам.

 

 

 

Жизнь заводского люда постепенно становилась все более основательной. Так, дома возводились по принципу крестьянской усадьбы – с хозяйственными постройками, участками огородов. На Южном Урале, где климат более мягкий, чаще всего устраивали открытые дворы – отделяли жилую часть от хозяйственных построек: амбаров, чуланов, погребов, сараев, которые шли по всему периметру. В глубине двора строили помещения для скота: хлевы, конюшни, коровники. У некоторых зажиточных заводчан были целые скотные дворы.

 

Обязательным атрибутом основательного, добротного быта была баня, пусть и «по-черному» - без дымовой трубы. Устанавливали это пожароопасное сооружение обычно на задниках огородов.

 

«Встречают по одежке» - вот уж точная для горнозаводского края формула! Не зря Д.Н. Мамин-Сибиряк писал, что только «заводская косточка» умеет держать себя с «особенным неуловимым шиком» - «И чекмень на нем не так сидит, и шляпа сдвинута на ухо, и ходит черт-чертом…»

 

Было бы глубоко неверным представлять Урал сугубо домотканым, хотя женщины-заводчанки основательно преуспели в «пряльях ниток и ткальях холста» и на протяжении двух веков обеспечивали своих мужей добротной «своедельщиной» - рабочей одеждой. Уже накануне пугачевского восстания сведения по заводам Южного Урала сохранили значительное количество названий фабричных тканей: александрийка, бумага, китайка, кумач, сукно, камазея, стамед, шелк, голь, бархат, штоф, тафта, равендук.

 

Заводской крестьянин. Рисунок XIX в.

 

Основной женской одеждой был «сарафанный комплекс» - рубаха, сарафан и фартук. Фартуки, или запоны, вообще были в большой моде – ситцевые, кисейные или тафтяные, обложенные лентами. Вместе с сарафанами прижились «парочки» - юбки и кофты, или «шугайчики». Еще с ХVIII века пошла страсть к ярким цветам: алому, оранжевому, вишневому, васильковому, зеленому, ярко-желтому. Так что горнозаводское население, особенно молодое, внешне оказалось весьма пестрым. Мужчины носили, в основном, камзолы, епанчи, балахоны, кафтаны, армяки, понитки.

 

Естественно, одежду делили на «праздничную» и «будничную», и не столько по покрою, сколько по изношенности. Так что праздничный бешмет со временем становился бешметом рабочим. Зимой носили шубы и полушубки. Широкое распространение на горнозаводском Урале получил обычай надевать несколько видов верхней одежды одну поверх другой. На руки в ХVIII веке на Южном Урале надевали «барановые», «лосиновые», «козловые» голицы, а также рукавицы с варегами и замшевые перчатки.

 

 Важнейшим атрибутом мужской и женской одежды стали пояса, опояски, кушаки. Подвязывалась вся одежда, вплоть до верхней. Уважение к поясам было повсеместным. Старообрядцы, к примеру, вышивали на поясах с кистями короткие молитвы. В Миасском заводе на мужских рубахах были «поясья больше гарусные, у некоторых именные». Ходить без пояса считалось непристойным. Отсюда и смысл глагола «распоясаться» - вести себя по-хулигански, несдержанно.

 

Горнозаводское население имело разнообразные виды обуви. Жизнь при заводе очень быстро переделала прежних «крестьян-лапотников» - они предпочли носить башмаки, яловишные бахилы, валенки, сапоги, туфли. Обувь надевали с носками и чулками, связанными на разный манер: русский, панский, немецкий. Крестьянские корни горнозаводской люд утратил довольно быстро.

 

Немало способствовало этому щегольство. К середине ХIХ века оно, можно сказать, совершенно «изменило социотип», превратив прежних землепашцев, свезенных на Южный Урал из разных крепостных вотчин, в настоящих горожан. В обиход входили платья, городские «прюнелевые ботинки», ситцевые сорочки, драповые сюртуки и жилеты, пуховые шляпы и фуражки, брюки и пальто.

 

Заводчане, как говорится, из кожи вон лезли, чтобы успеть за модой. То на одном заводе, то на другом вспыхивали настоящие «эпидемии моды». Далеко небогатый рабочий класс тратил на модные обновки подчас последнюю копейку. «Если бы кто-нибудь, увидев в праздничное время здешних мастеровых, гуляющих по улицам в драповых пальто и пальмерстонах, в лайковых перчатках и круглых шляпах, - писали путешественники в середине ХIХ века, - сделал бы заключение, что благосостояние здесь весьма развито, то сделал бы ошибочное заключение, потому что мастеровые дома спят на голом полу… вповалку… есть семья из одной деревянной чашки… В ином доме, где видишь крайнюю бедность, где кроме хлеба нечего есть, на стене висят одно-два ярких платья… стоят ботинки, стоящие три-четыре рубля…»

 

Особого разговора заслуживает спецодежда. Да, и в ее истории уральские заводы сыграли значительную роль. Функциональность и безопасность – таковы два главные требования к ней, которые и были четко соблюдены. Так, рабочую одежду шили обязательно из неокрашенной ткани и исключительно холщевой. Эта ткань не покрывалась соляной коркой от пота, в ней было прохладнее, и она не так быстро загоралась от искр, как ситец.

 

У каждого работника был холщевый платок вытирать пот. «Верхним платьем» служили обноски и всякое старье. На сапоги или лапти в горячих цехах приделывали деревянные подошвы – «баклуши». Работникам у печей приходилось надевать «лишнюю одежду», пропитанную водой, а также сырые войлочные рукава, холщевые фартуки, шерстяные рукавицы. На ноги наматывали множество тряпок. Потом все это покрывали глиняным тестом. Но и такого «скафандра» хватало для выноса всего 15 тиглей с расплавленным железом. Конечно, спецодежда изнашивалась стремительно. Затраты на нее администрации заводов относили на свой счет.

 

 

Заводскому Южному Уралу, в отличие от северных соседей, принципиально повезло еще в одном: с климатом и продовольствием – здесь росло все, что было необходимо для полноценного питания. Заводчане даже имели излишки со своих огородов, в то время как Тагиле или Пермском крае овощей совершенно не хватало.

 

Южноуральский стол оказался достаточно богатым. Основными продуктами питания, если судить по описи потери имущества во время пугачевского восстания, являлись ржаной хлеб и мука, различные крупы: ячневая, гречневая, а также пшено, горох, солод, толокно; из мяса – свинина, говядина, баранина; много было рыбы и овощей. В рационе южноуральцев большое место занимали всевозможные маринады и соления: овощные, грибные. Грибов в лесах вообще было в изобилии, и лишь ленивый мог остаться без грибного супа или пирожков с грибной начинкой. Мясо, как правило, было едой праздничной, а потому и ставка в повседневном обиходе была не на него.

 

Главными продуктами являлись капуста и картофель. Капусту солили и квасили впрок – как минимум, по шесть ведер на семью. Картофель на Урале прижился быстро, и уже к середине ХIХ века ему не было равных. На Верхне-Уфалейском заводе его долгое время называли прежним названием - «яблоком». Сохранились даже рецепты «яблошника» - блюда из вареного и толченого с молоком и яйцами картофеля.

 

Дополняли стол всевозможные кисели и каши. Излюбленными блюдами были всевозможные пироги с морковью, репой, горошницей, капустой, которые жарили на конопляном масле. Выпечка также была разнообразной – булки, калачи, караваи, кренделя, ковриги.

 

«Едва ли не высшим счастьем здешнего народа», как писали путешественники, являются пельмени. Начинка была самой разнообразной. На Каслинском заводе, к примеру, любили «классический вариант» - из говядины; неподалеку, в Уфалее, пельмени лепили с мясом, рубленой капустой, груздями и рыбой. Основным напитком был квас, который готовили из ржаной муки и солода. К хмельным напиткам относились домашнее пиво и бражка, без которых не обходился ни один праздник, ни одна свадьба или крестины.

 

 

 

Впрочем, не хлебом единым. Своеобразие горнозаводского уклада жизни мифологизировалось, обрастало сказаниями, заводскими приметами, байками, суевериями. Русскому религиозному сознанию во многом был свойственен дуализм – и во времена раннего христианства, когда в новые религиозные каноны вплетались прежние языческие верования; и в поздние времена, когда православие уже устоялось, несмотря на страницы раскола. Но к нему всякий раз подстраивалась постоянно творимая и обновляемая мифология жизни и бытования.

 

Горнозаводской Урал, обросший сказами, легендами, преданиями, не просто жил мифами, которые есть и в любой другой территории, страшилками про леших, кикимор и прочую нечисть, давно обосновавшуюся в фольклоре. На Урале мифопоэтизировалась сама промышленность, причем, все основные производственные циклы – от поиска и добычи руды до доменного производства.

 

Дикость и необжитость Урала лишь добавляла в предание колорит. Верования и мифологические персонажи были самыми разнообразными. Начало «заводской мифологизации» положили еще рудознатцы. Поиск руд, сопряженный с опасностью, тайнами, сокровенным знанием, старательским фартом, породил немало мифов. Так, золотые россыпи появились, согласно легенде, там, где «святые в землю чертей загоняли», где крестом пройдут и чертей в прах рассыплют – там и россыпь. Устойчивой мифологемой на Урале стала «кладовая».

 

 

 

Вообще, кладоискательство приобрело невиданный размах – искали все и вся: от золотых самородков до редких минералов. Клады, обычно, были заговоренными, «дьявольскими», они светились по ночам и могли принимать человеческий облик. У южноуральских башкир-рудознатцев сохранилась легенда об одном бедном юноше, который знал, где лежит заколдованный клад. Ночью клад принял человеческий образ и пришел к хозяину, баю, который назвал духу имя своего работника и указал в его сторону. Утром юноша умер, а бай наткнулся на золото.

 

Горное богатство просто так в руки не дается. Отсюда всевозможные персонажи, охранявшие уральские кладовые – всевозможные хозяйки и хозяева горы, «золотые девки» - дочери подземного царя, бесчисленные духи. Наиболее популярным был Полоз – дух в виде змеи, чаще всего ужа. «Слуга дьявола», он был приставлен рьяно защищать богатства; и ни одно месторождение не обходилось без своего Полоза.

 

Другим распространенным мифологическим персонажем стал Хозяин шахты, Горный дух, Горный батюшка. Обычно о нем рассказывали, как о седовласом старце с бородой, одетом в черную рубаху, с горящими красными глазами. Горный дух зачастую был персонифицирован – на Урале сплошь и рядом бытовало представление о «заложных» покойниках – людях, которые по разным причинам погибли в шахте. На Бакальских рудниках, к примеру, бытовало сказание о надзирателе, который, пропав в шахте, стал Горным духом.

 

Промышленный Молох ждал человеческих жертв, да и само становление производства редко проходило ножом по маслу. В мифологическом обиходе горнозаводского края бытовало немало легенд, связанных, к примеру, с тем, что при строительстве того или иного завода под его основание, фундамент закапывали живого человека, чтобы потом заводские цеха лучше «держали». Те же легенды касались и заводских плотин. Когда задували печи и домны для выпуска первого металла, то в жерла доменных печей обязательно бросали человека. Уральские доменщики рассказывали, что в раскаленной печи, в пламени металла они не раз видели сверхъестественное существо – Огневицу. Того, кто засматривался на нее, завораживался ею, неизбежно ждала либо гибель, либо травма…

 

Вячеслав ЛЮТОВ, Олег ВЕПРЕВ