Павел Бажов в одном из сказов с грустью написал: «Над каким камнем деды всю жизнь стараются, на тот при внуках никто глядеть не хочет…»

 

Дело даже не в обиде. Дело в том лукавом снисходительном отношении современников к своим предшественникам, в ироничном упреке в допотопности представлений и во всем остальном, чем может «похвастаться» бегущая от истории в даль будущего цивилизация. И на бегу как-то не замечается, что человек за это время мало чем изменился: те же глаза, тот же нос посередке лица; те же чувства: любовь и преданность, зависть и ненависть; та же способность вершить великие дела или, напротив, оставаться пылью на обочине большой дороги.

 

Эти мысли возникли не сейчас, и не десять лет назад, когда мы стали публиковать свои первые краеведческие очерки. Такое чувство, что эти мысли были всегда, едва начинаешь по-человечески, глубоко и с пристрастием вглядываться в своих предшественников и в ту огромную работу, которую они проводили. В краеведении это видно особенно ярко.

 

Затевая подобное исследование – очерк о южноуральских краеведах, - стоит сказать, что замечательный уральский сказитель, возможно, ошибался. В «камешки» вглядывались – и чем пристальнее, тем сильнее они завораживали. В краеведении, при всей кажущейся «малости» и привязке к местности, есть своя метафизика, есть своя притягательная конспирология, своя магическая система координат, где любая точка есть перекресток «тайны места» и «тайны имени».

 

 

«Что не поименовано, то не существует», - говорили когда-то древние и мудрые китайцы. Краеведение придает местности, не имеющей «авторского происхождения», историзм и открывает ее в прошлом. Именно это «историческое поименование» и является основой малой идентификации большой страны. С.М. Соловьев писал: «Три условия имеют особенное влияние на жизнь народа: природа страны, где он живет; природа племени, к которому он принадлежит; ход внешних событий, влияния, идущую от народов, которые его окружают». Такой постановке вопроса краеведение отвечает в полной мере.

 

В обретении, закреплении и распространении краеведных знаний сыграли важную роль виднейшие ученые середины XVIII века – Г.Ф. Миллер, М.В. Ломоносов, В.Н. Татищев. С позиции южноуральцев, эту роль можно назвать опосредованной, но как раз она закрепила в ареалах большой исторической науки малое, местное происхождение, этнографические архетипы и поведенческий характер уклада, где-то личный жизненный опыт и авторское собрание аналогий больших событий.

 

Такое представление о краеведческой деятельности еще в XVIII веке заложил академик Герхард Фридрих Миллер, уникальный человек, выпускник Лейпцигского университета, приехавший в Санкт-Петербург на излете петровской эпохи и совсем не похожий на тех немецких академиков, кого М.В. Ломоносов за глупость и снобизм бил смертным боем.

 

Сын немецкого пастора, Миллер всерьез и надолго погружается в изучение истории государства Российского, тратит десять лет жизни на участие в Великой Северной экспедиции под руководством В. Беринга. В 1741-42 годах его видят на Урале: в Екатеринбурге, Ирбите, Верхотурском и Далматовском монастырях, в Миасской, Челябинской и Еткульской крепостях, где он собирает уникальный историко-географический материал с первыми подробными картами.

 

Эти материалы для Г.Ф. Миллера и М.В. Ломоносова будут основой первой краеведческой «методической разработки» - топографических анкет, которые составили бы предварительную базу описания Российской империи, «местную историю в целом». Сам Миллер не останется в стороне и напишет значительный труд по истории Сибири.

 

А следом назовет своего «преемника» на Южном Урале: «Подробное описание России возможно будет только тогда, когда во всякой губернии будет человек искусный и прилежанием подобный Рычкову».

 

Работы историка, географа и экономиста Петра Ивановича Рычкова ознаменуют первый южноуральский краеведческий прорыв. Рычков первым из уральских краеведов станет в 1759 году членом-корреспондентом Российской академии наук. Не просто «станет» - это звание специально ввели «под него», признавая тем самым актуальность и ценность историко-географической науки.

 

Самым известным сочинением П.И. Рычкова является «Топография Оренбургской губернии», где впервые были даны достаточно подробные и внятные сведения о прошлом Южного Урала, его истории, населении, административном положении и природных ресурсах края. В основе его работ лежат не многовековые мифологические предания Геродота о горах Рифейских, а четкая и внятная география уральских земель.

 

Если говорить более четко, то краеведение своим началом обязано… межеванию земель. Именно географическая идентификация местности является тем краеведческим скелетом, костями, на котором нарастает историческое, этнографическое, экономическое и мифологическое мясо. Описание места становилось тем «документальным ареалом», на котором перегорали, как в куче добротного навоза, исторические народные традиции и современный экономический, чаще всего навязываемый уклад, становясь плодородной основой для будущих поколений.

 

«Привязка к месту» для научной работы имела хорошую методологию – географические границы очерчивали границы исследования, страховали от того, чтобы растечься мыслею по древу, и, подобно фотокамере, заставляли четко держать фокус. Но вместе с тем, «ареальность краеведения» стала и его проклятием – со временем история края становилась в общих представлениях «маленькой», «местечковой», не интересной для судеб мира и человечества. Поэтому краеведам приходится каждый раз призывать себе на помощь Платона, который стремился видеть малых вещах, в «эйдосе» отражение идеи, всеобщего закона, а затем доказывать любителям кремлевских «мегаисторических» ощущений, что «если всеобщий закон не действует в малом – он не действует совсем».

 

Впрочем, «столь далеко» Петр Иванович не заглядывал – прагматизм его жизни и деятельности не требовал масштабных временных или философских аллюзий. Можно сказать, что ученый в нем состоялся благодаря… бухгалтерской жилке. Выходец с Вологды, из купеческой семьи, Рычков с юности проявил склонность к коммерции и иностранным языкам, в чем и преуспел, обучаясь в Москве и Петербурге. Бухгалтерство, которому он учился с детства, сначала помогло ему с устройством в таможенном ведомстве, а затем предопределило судьбоносную встречу – с Иваном Кирилловичем Кирилловым, которому было поручено строительство города в башкирских землях и киргиз-кайсацких степях. В качестве бухгалтера Рычков и был зачислен в знаменитую Оренбургскую экспедицию.

 

О колонизации башкирских земель и укреплении южных границ написано много, в том числе и «военно-неприятных» вещей. Но подобные масштабные задачи не решаются без сучка и задоринки, без боли и крови. И.К. Кириллов, которого Рычков назвал главным своим наставником и учителем, бесспорно, это понимал, как понимали и другие участники экспедиции – люди, весьма образованные по тем временам.

 

Суть в том, что экспедиция преследовала не только «колонизационные», но и научно-исследовательские цели. Так, в ее составе были геодезисты – «к описанию новых мест» - причем, с опытом работы в приграничных районах; были математики, картографы, художники, геологи и географы; были биологи, сделавшие первые ботанические описания Южного Урала.

 

В 1737 году долгая дружба связала П.И. Рычкова с новым командиром экспедиции Василием Никитичем Татищевым. «Для меня он был отцом и благодетелем», - напишет позднее автор «Топографии». Политические взгляды их были похожи. В.Н. Татищев делился с Рычковым замыслами своих сочинений-размышлений, в том числе «Размышлением о беглых», мыслями о государстве как общественном договоре, предвосхищая будущие екатерининские «либерально-политические игры». Когда за свои взгляды Татищев попал в немилость, Петр Иванович от него не отказался и продолжал активную переписку.

 

Третьим «судьбоносным человеком» стал Иван Иванович Неплюев – «опальный» первый губернатор Оренбургского края. Именно он даст возможность Рычкову обобщить собранный материал, методично расставить все по полочкам, согласуясь с составленными в 1755 году картами Оренбургской губернии. Знаменитая «Топография Оренбургская» впервые появилась в «Ежемесячных сочинениях и переводах к пользе и увеселению служащих» в 1762 году. Не пройдет и десяти лет, она будет переведена на немецкий язык и уйдет покорять Европу…

 

Судьбу П.И. Рычкова и его книги в полной мере можно назвать счастливой. Но «гарантия счастья» распространяется далеко не на всех краеведов…

 

Границы местности, очерченные «Топографией» Рычкова, краеведческим содержанием наполнялись стремительно – да так, что масштабы исследовательских изысканий уже ко второй половине XIX века казались невероятными, а значение краеведного знания в представлениях авторов выходили далеко за пределы Оренбургской или Уфимской губерний, на перекрестке которых располагалась будущая Челябинская область. «История /нашего/ края есть труд громадный, почтенный, важный не в местном одном отношении, но и вообще для истории русской», - именно такой тон задал для краеведческой науки блестящий краевед, исследователь, археолог и этнограф Руф Гаврилович Игнатьев.

 

Судьба человека уникальна по определению. Но в случае с Игнатьевым – это было «что-то с чем-то»: удивления здесь хватило бы на десятерых. Он вообще мог оказаться где угодно и в качестве кого угодно. Южному Уралу просто повезло, что судьба так лихо с Игнатьевым «пошутила». Выходец из семьи отставного поручика, появившийся на свет в 1818 году, Р.Г. Игнатьев мог бы остаться в елабужской глуши – его отец был не слишком богатым дворянином, имел небольшое родовое имение, к тому же умер, когда сыну не было и пяти лет.

 

Тем не менее, счастливый ветер судьбы унес Руфа в Москву – в Лазаревский (армянский) институт восточных языков. Впоследствии знание тюркских языков ему очень пригодится в исследованиях. Однако послом в Османские земли он не попал – увлекшись музыкой, отправился во Францию и поступил в Парижскую консерваторию. Диплом об окончании ему вручал лично композитор Галеви: за виртуозную игру на фортепиано и скрипке.

 

Дальше повороты судьбы шли один за другим. Веселый, общительный, в чем-то балагур, музыкант и рассказчик, Игнатьев, вернувшись в Москву, поступил… канцелярским служителем казенной палаты, а через два года стал аж коллежским регистратором, серьезно «оставшись позади» маленького гоголевского Башмачкина! Карьера стремительно летела вниз – вот он уже письмоводитель посредника по размежеванию земель (младший помощник старшего дворника), а затем, после болезни, младший сортировщик Тверской почтовой конторы. В конце концов, в декабре 1854 года за недостачу казенных денег Игнатьева по суду лишили чина и отдали в солдаты – в один из батальонов Оренбургского линейного полка. Лишь через четыре года «за хорошее поведение и усердие к службе» его выпустят в отставку…

 

После таких поворотов судьбы впору впасть в отчаяние и запить горькую. Но и здесь с Игнатьевым случилось прямо противоположное – он буквально влюбился в этнографическое богатство южноуральских земель, прекрасно понимая, о чем говорят башкиры, татары и казахи. Краелюбие родило в нем краеведа.

 

Он начинал с подробного описания памятников древности. Кстати, именно Игнатьеву принадлежит одно из первых описаний и первые исторические версии Мавзолея Кесене (Башни Тамерлана), что в трех километрах от Варны. При крайней скудости средств (а он подвизался библиотекарем) Руф Гаврилович начинает раскопки курганов в Троицком, Челябинском и Верхнеуральском уездах. В 1865 году Московское археологическое общество избирает его своим членом-корреспондентом – за первую археологическую карту Оренбургской и Уфимской губерний. С этого времени Игнатьев активно публикует свои многочисленные статьи по археологии, истории, этнографии в различных изданиях – о землях Миасских золотых промыслов, о древних зданиях в Троицком уезде, о Верхнеуральске и Сатке.

 

Не затерялся в нем и музыкант – Игнатьев активно собирает фольклор, записывает песни. Самым известным, к примеру, стал златоустовский вариант «Древней песни о дьяке и боярской дочери раскрасавице Александре Даниловне».

 

Краеведческие будни без приключений не обошлись. Как сообщает Ю.С. Зобов, заинтересовавшись историей раскольников на Южном Урале, Игнатьев, переодевшись крестьянином, отправился собирать сведения в горнозаводские раскольничьи края. Заподозренный раскольниками в соглядатайстве, он был ими схвачен и близ Саткинского завода заключен в землянку одного из скитов и лишь чудом остался жив – благодаря заступничеству одного из старообрядцев, который, видимо, понял, с кем он реально имеет дело. Итогом этого приключения стала карта с подробным описанием раскольничьих мест.

 

Но главной стихией научного поиска Игнатьева стала история восстания Пугачева и его сподвижников, прежде всего, Салавата Юлаева. В изысканиях тоже были свои сюрпризы. А.С. Пушкин неоднократно сетовал, что многие документы по Пугачеву утеряны безвозвратно, а Оренбургский архив – так еще и вычищен Тайной канцелярией на сей счет. Руф Гаврилович, меж тем, приносит манифест Пугачева и еще ряд документальных свидетельств, которые он нашел… в дырявом темном сарае во дворе Челябинского уездного суда, куда были беспорядочно свалены архивные бумаги.

 

Таких примеров много. Но в нашей истории обидно другое: судьба также беспорядочно поступит с сочинениями Р.Г. Игнатьева – множество статей, публикаций, сообщений так и останутся разрозненными, разбросанными по страницам газет и журналов. Он сам, правда, попытается написать большой труд по истории Южного Урала; как и Гоголь, будет думать, что «велико, огромно мое творенье». Но для воплощения замысла не хватит ни денег, ни здоровья, ни сил, ни поддержки властей в этом начинании («редкий краевед долетит до середины…»)

 

От замысла останется только своего рода конспект: «Взгляд на историю Оренбургского края».

 

Настоящий труженик, скромный, простой человек, крайне непрактичный в жизни, живший в постоянной нужде, но никогда не терявший чувства юмора, Руф Гаврилович Игнатьев умрет в Уфе в 1886 году. Через пятнадцать лет в одном из журналов появится заметка: «Имя Руфа Игнатьева в Уфе почти забыто. Немногие старожилы помнят его, да и то более со смешной и комической стороны. Можно сказать, что он так и умер непонятым, неразгаданным, с кличкой шута, паяца и даже ненормального человека…»

 

Впрочем, спрашивать с него чего-то иного – сложно. Сочинения Игнатьева и по сей день даже в один том не сведены...

 

Вячеслав ЛЮТОВ, Олег ВЕПРЕВ