Сыну Петру, внукам Вадиму и Наташе Туркиным.

 1.  Родословная отца

 Своего отца - Петра Филипповича Туркина я помню, о нем мне рассказывала моя мать и люди, знавшие его. Личные воспоминания и рассказы сливаются в единый образ. Сохранились некоторые документы: метрики о рождении, свидетельство о смерти, письма к нему от А.Г. Губкина, письма его к моей матери. Сохранились семейные реликвии: маленькая икона с изображением Николая  Чудотворца с надписью на обороте «от отца Филиппа Туркина сыну Петру Туркину от Севастопольской войны храниться». Камень для точки бритв и хирургических инструментов - тоже  из личных вещей деда, которые были с ним в Крымской войне и обороне Севастополя; альбом семейных фотографий, собранных моей матерью. Титульный лист книги академика Карла Линнея - трактат о физике: медицине и ботанике на латыни. В центр листа гравюра с изображением человека, приклонившего колени и распростершего руки перед силами природы - будущего моря и неба, посылающего гром и молнии.

В углу листа пометка рукой отца «1884 г., когда собрал все эти документы. П.Туркин». В конце листа чернилами: «Из книг Ивана Федотова. Заплачено 5 рублей», и ниже почерком отца: «Рука Ивана Кирилловича Федотова, отца моей матери, умершего в 1840 году».

К титульному листу книги Карла Линнея красными нитками подшиты: письма Филиппа Туркина (мой дед) к брату Ивану (Москва, 1863 год), к сыну Гаврилу (1868 г. В.Уфалей), к сыну Гаврилу (без даты), четыре письма к отцу от его матери (все без дат), письмо Гаврила к отцу Филиппу Туркину (1868 год, Сылва).

Из метрик отца следует, что родился он в Верхнем Уфалее в 1851-м году 1-го сентября (21 августа ст.ст.). «Родители его: Верхне-Уфалейского завода крестьянин Филипп Деев Туркин, и законная жена Анастасия Иоанновна».

На оборотной стороне титульного листа сочинений Карла Линнея и листе почтовой бумаги отец очень скупо написал о своей родословной. 

Род свой, по линии матери, знаю только до деда, впрочем, подробно и его жизни не знаю. Родился дед в Казани, и будучи ребенком, увезен оттуда на Урал своей матерью во время осады Казани Пугачевым. Дед был лекарь в чине коллежского асессора; служил в Ревдинском заводе, а потом в Уфалейских заводах. Говорят, был он высокого роста, полный, очень умный и добрый, честный и хороший, как медик.

Далее отец перечислил имена детей Федотова, двух сыновей и шести дочерей, в том числе свою мать: «Настасия (моя мать), выданную за своего ученика... Бабушку... жену деда (Парасковья Тихоновна) чуть помню». О своем отце, моем деде, отец ничего не написал, кроме того, что дед был учеником лекаря Федотова, на дочери которого Анастасии Ивановне, моей бабушке, он был женат.

Дед мой - Филипп Деевич, хотя и был (до 1862 г.) крепостным, заводским человеком, но для своего времени, был человек грамотный и развитый, его письма интересны. В них чувствуется любящий отец и человек, интересующийся не только бытовыми и семейными вопросами, но и политическими событиями того времени.

В письме без даты он пишет старшему сыну, брату отца - моему дяде Гавриле:

«Милый, драгоценный, беззащитный и безприютный сирота, Ганюша! Желаешь ты, мой милый, знать, сколько велик город Севастополь; вот тебе картина вида города: в нем два собора и десять таких церковей. Есть Греческая церковь, есть Польская церковь - в ней служат и играют на органе, и есть две жидовских синагоги, т.е. церкви. Город будет более Екатеринбурга. Город Севастополь военно-портовый и пограничный город; стоит на самом берегу Черного моря, а с моря защищен двух и трех огромнейшими крепостями, с большим количеством окон, и в каждом окне пушки стоят: пушки большие, называются осадныя, весом по 200 пуд. Франция, Англия и Турция положили намерение взять город Севастополь и полуостров Крым, дабы Российский и Черноморский флот прекращены плаванием по Черному морю.

Крым, Таврической губернии, в город Севастополь, через главный штаб действующей армии, в 16-ю пехотную дивизию, в лазарет Угличевского и Егерского полка фельдшеру Туркину…»

Письмо написано чернилами, хорошим почерком, но знаки препинания проставлены позднее карандашом, рукой отца.

Никакого медицинского образования дед не имел. В удостоверении, выданном его жене Верхнеуфалейским волостным правлением в 1883 году сказано:

«Дано сие... Настасье Ивановой Туркиной в том, что она действительно есть законная жена умершего Военного лекарского ученика и жителя сей волости Филиппа Деева Туркина...»

Письма бабушки к отцу написаны каракулями малограмотного человека, без знаков препинания, с большим количеством грамматических ошибок. Из писем видно, что жила Анастасия Ивановна в большой нужде. В одном из писем она пишет:

«Любезный мой сын Петр Филиппович, во-первых желаю доброго здравия и благополучия в должности твоей. Желаю понятия успеха, всего пуще вотку не пить. Сколько я ждала тебя Вуфалей помогла дождаться. Здоровьем маленько поправилась отправилась пешком сто пятьдесят верст пешком шла дальше Белинбаихи... Прошу тебя Петенька хотя для Бога дешевенкого ситцу наплатье темненькова недорогую шалочку, почти нагишом хожу в одной юпке переменица нечем, хотя денек вышли целковых три я сама куплю... Если у тебя худые рубахи есть недавай никому мне вышли я себе перешью пот платье носить...»

В другом письме: «... Гаврил мне ни башмаков не купил ни денек никопейки недал. От тебя целковый был и тот пособил мне издержать а теперь в Уфалее проживаю половину голодом...»

В следующем письме: «Любезный сын Петр Филиппович. Вопервых тебе желаю доброго здравия и благополучия, писала тебе тва (два) писма от тебя черты не вижу. Бог с тобой рубль у тебя просила на пимы если дорого то ладно мне, и вхудых хожу Каждый день вздыхаю плачу о тебе жив ли ты. И здоровяя уменя только свету в глазах на тебя надежда. Ты мои кости похорони... Петенька, скороли ты меня к себе увезешь надоело мне у Гаврила жить. Ваша мать Настасия Иванова Туркина».

И еще из ее письма: «Любезный сын Петенька и Серафима Петровна. Желаю Вам доброго здравия и благополучия. Что долго от тебя письма не было я письма посылала с попутными назать привезли. Ты на что (зачем) пишешь чтобы я пожила (у Гаврила) я каюсь сто рас (раз) что приехала теперь впервые и последний (то - в первый и последний раз). У них большие недостатки все не глядела бы на их житье. Корова недоит третий месяц говядину запрещают колоть оне всего больше искортофили все готовят то. Я не могу ету пичу (пищу) исть (есть)… Петенька, пришли мне срубль денек чайку сахару хотяб немножко...»

По этим письмам можно судить также о детстве Александра Гавриловича Туркина - сына Гаврила Филипповича, которое протекало в семье мелкого заводского служащего, где были большие недостатки и лишения. Не удивительно, что он, как и мой отец, еще мальчиками начали работать по найму.

На полях некоторых писем и документов рукой отца сделаны пометки. «1877 г. с.Метлино. 1-го января, в 8 ч. вечера родился Василий...» «1878 г. с. Метлино. 31 октября, в 11 ч. ночи родилась Клавдия...» 

Письмом председателя Челябинского съезда мировых судей № 26 от мая 12 дня 1879 г. отца известили: «Вы назначены мною, согласно просьбы Вашей, на исправление должности Секретаря Челябинского съезда мировых судей, предлагаю Вам явиться в г. Челябинск для вступления в отправление своих обязанностей». На полях надпись: «в г. Челябинск приехал 6 июня 1879 г.»

На одном из писем бабушки рукой отца: «Старушка-мать (Настасья Ивановна) умерла 8 января 1884 года, в 10 ч. вечера, а 10 числа, в 10 ч. опущена в могилу, на кладбище, что за монастырем. 62 года. День ангела ея 29 октября. Город Челябинск. П. Туркин». «Город Челябинск. 1884 год. Дом Чиченихиных. 9 июля ... родилась Серафима...» «Г. Челябинск. 1886 г. Дом Дмитрия Берестова... родился Ваня...» Из этих заметок можно сделать вывод, что отец жил не только в Уфалее, но и несколько лет в селе Метлино. В возрасте 27 лет приехал в Челябинск и взял к себе мать.

Первые годы он жил на частных квартирах и лишь позднее, лет через десять, т.е. в 90-х годах, купил дом по улице Ивановской, № 4 (теперь улица Труда), в котором родился я и мой брат Платон Петрович.

Секретарем суда отец работал недолго, и уже с 1881 года работает частным поверенным. Сохранилось три свидетельства на 1881, 1882 и 1883 годы: «Дано сие свидетельство Челябинском съездом мировых судей Канцелярскому служителю Петру Филипповичу Туркину в том, что ему разрешается ходатайствовать по чужим делам в Челябинском мировом съезде...".

Мне известно, что в 90-х годах отец несколько лет (два или три срока) избирался городским головой г.Челябинска, а с 1900 года отец работает нотариусом в г. Челябинске.

Отец не имел специального юридического образования, ни даже общеобразовательного, он закончил 2 класса (с его слов) церковно-приходского училища в В.Уфалее, поэтому он должен был экстерном выдержать экзамен на право занятия должности нотариуса. Видимо, преодолеть это препятствие для него было непросто.

Сохранился черновик жалобы отца:

«Его Высокопревосходительству Господину старшему Председателю Саратовской судебной палаты. Частная жалоба

В Троицком окружном суде я был подвергнут испытанию на должность второго нотариуса в г.Челябинске. Комиссия в лице гг. И.Д. председателя, прокурора и старшего нотариуса, экзаменовала меня 7 октября, в течении 2 ½  ч. Словесное испытание, входившее вообще в программу, было произведено далеко не в пределах ст. 15 код. о нат, и вопросы задавались более всего из гражданского права и из законов, не имеющих прямой и жизненной связи с нотариальным делом. Вопросы эти, кроме того, ставились и формулировалась крайне лаконично и не представляли из себя тех ясных и простых вопросов, по которым экзаменующийся мог бы дать точную организацию ответа. Так, например, вопросы ставились в таком виде: «юридические отношения», «индивидуализация имущества», «специализация» и т.д. ...

На другой день испытаний, 8 октября, мне были предложены письменные темы. По рассмотрению работ, комиссия признала их не в достаточной степени удовлетворительными и предложила мне переэкзаменовку через месяц…

Затем я к 24 ноября был снова приглашен в Троицк для вторичных испытаний…

Я счел необходимым обратиться к Вашему В-пр-ву с этой частной жалобой и почтительнейше просить Ваше Вы-во об истребовании из Троицкого Окр. суда моих работ по экзамену для всестороннего рассмотрения этих работ на предмет признания удовлетворительности их, так как, придавая громадное значение нотариальной должности, в смысле ея важности общественных принципов, я более или менее тщательно и осмыслено готовился к ней. Правда, я не имею юридического образования, но моя прошлая многолетняя деятельность в этой области подробно видна из моего формуляра, в связи с известным знанием местных экономических нужд и сторон края, давала мне право предполагать, что экзамены не будут иметь для меня характера диссертации и вопросы по этому испытанию будут граничить с условиями местного юридического кругозора и требований. Не отрицая и вполне понимая все значение образованного нотариуса, я тем не менее, думаю, что помимо теоретических познаний общеобразовательного ценза, не менее важны и практическия стороны юридических знаний, идущих наряду с местными знаниями. Не менее важно и общественное значение личности.

Ноября 28 дня 1889 года. П.Туркин»

Из письма председателя Троицкого окружного суда от января 25 дня 1900 г.: «Почетному Гражданину П.Ф. Туркину. Прошу Вас пожаловать 31 сего января, в 12 ч. дня, в помещение Окружного суда, где Вы будете подвергнуты дополнительному устному испытанию в познаниях на должность нотариуса г. Челябинска…»

Нотариусом отец работал около 15 лет - до 1915 года. 

В 1915-1917 годах отец вновь городской голова Челябинска.

В газете «Челябинский листок» за 6 марта 1917 года № 1725 в разделе «телеграммы» отмечено: «Челябинском городским головою П.Ф. Туркиным по постановлению экстренного собрания городской думы, послана 3 марта с.г. следующая телеграмма: «Петроград. Председателю Государственной Думы Родзянко. Челябинская городская дума в экстренном заседании своем 2 марта постановила признать временный Исполнительный Комитет Государственной Думы и подчиниться ему".

В начале 1917 года отец прекращает работу городским головой и возвращается к адвокатской деятельности. Сохранились свидетельства от 14 и юля 1917 года и от 24 июля 1918 года. «Дано свидетельство Троицким Окружным судом частному поверенному Петру Филипповичу Туркину в том, что ему разрешается ходатайствовать по чужим делам...»

21 января (8 ст.ст.) 1919 года отец скоропостижно умер. Смерть наступила от кровоизлияния в мозг. Отец был похоронен на том же кладбище, где он похоронил свою мать. Там же были похоронены мой дед со стороны матери, ее сестра и др. родственники. Это кладбище было там, где сейчас находится кинотеатр им. Пушкина. 

2. Александр Гаврилович Туркин

 Отец очень любил своего племянника - Александра Гавриловича Туркина и заботился о нем. Александр Гаврилович закончил церковно-приходскую школу в В.Уфалее и, повторяя служебный путь моего отца, в 12 лет стал рассыльным в заводской конторе. Желая помочь Саше продолжить образование, отец взял его к себе в Челябинск, где Александр Гаврилович закончил Челябинское городское училище. Здание училища сохранилось до настоящего времени, оно находится в сквере по улице Цвиллинга.

После окончания училища, проработав несколько месяцев писцом в земской управе, Александр Гаврилович в 1890 году уехал в Н.Уфалей, где в это время жил его отец, мелкий заводской служащий - Гаврил Филиппович. В Н.Уфалее Александр Гаврилович работает счетоводом в заводской конторе. В 1894-м году он вынужден покинуть Н.Уфалей.

Сложились тяжелые отношения с отцом, который «пил запоем», и с администрацией завода, которая не желала иметь в конторе «корреспондента». Александр Гаврилович переехал в Пашийский завод на ту же должность. В Пашийском заводе он познакомился с Антониной Павловой Алексеевой, учительницей начальной школы, и в 1895 году они поженились.

За годы, проведенные Александром Гавриловичем на Уральских заводах близкие отношения между ним и моим отцом не прекращались. Они систематически переписывались и встречались. Как я уже упоминал, у меня сохранились два письма Александра Гавриловича к моему отцу.

«Н.Уфалей. 8-го мая 1890 г.

Простите меня, любезный дядя, что долго не отвечал Вам. Причина - годовой отчет. Теперь, когда я головой окунулся в дела, приходится работать... А теперь я, урвав свободную минуту, открыв окна в свою комнату, в которую врывается этот чудный, опьяняющий весенний воздух, особенно хорошим чувством на душе пишу Вам это послание, причем торжественно, первым долгом, поздравляю Вас с семьей с прошедшим великим «торжеством из торжеств».

Первое Ваше письмо я получил; получил также и Екатеринбургское (от неотвязчивой Лизаньки), за что спасибо Вам громадное. По получении же третьего Вашего письма и по прочтении его, я пришел в сильнейшее восхищение, которое хотел тут же, на месте, ознаменовать каким-нибудь фортелем, вроде прыжка, как гоголевский Чичиков. Но после нескольких минут восторженного состояния (странный я человек) я впал в уныние. Дело в том, что проклятое сознание полнейшего одиночества опять начинает донимать меня. И в самом деле! Я не могу уже, как раньше, придти к Вам в кабинет и потолковать по душе...

А чему я особенно рад был? Я рад был Вашей прекрасно, к слову сказать, написанной статье. Я рад был тому, что Вы своей этой статьей разбудили «мертвое царство теней», подняли спустившуюся тину со дна, заставили изумленно раскрыть заплывшие от сна очи челябинской буржуазии...

Я очень, очень, от души, что называется, рад этому. Дело еще в том, что статья Ваша писала не тем холодным, сухим пером, которым отличаются корреспонденты. У нас с Вами, в отношении писания и натур вообще сходство порядочное. Я берусь писать что-нибудь, так весь дрожу в это время. И у Вас, особенно в этой статье, сквозит нервозность, души, вследствие чего впечатление получается большее, хотя бы вещица и небольшая.

Доволен я и тем, что в «Вестн. ОХ» стих мой не прогорел. Еще, значит, одна редакция в плену, хотя стих и дрянь, собственно говоря, рад я и тому, что Вам понравились мои вещи в «Неделе». Я сам доволен, особенно за «Милый друг! в саду еще...»

Сейчас я почти ничего не написал; работы в конторе - гибель. Впрочем, два стихотворения написаны, наверное, скоро «турну» в редакцию. В голове же много замыслов по части поэзии. «Мотивы зреют», по выражению моего приятеля и руководителя Говорова, критику которого я проглотил до основания и убеждаюсь окончательно в его здоровом смысле.

У нас ничего себе, только батько... Впрочем, это старая, грустная, неизлечимая история...

До свиданья, любезный дядя! Пишите мне почаще. Сами знаете мое одиночество теперь... Ваш А.Туркин. Последите за рассказом в «Охоте».

 Второе письмо тоже из Н.Уфалея.

«31 марта 1892 года, Н.Уфалей.

Поздравляю Вас, любезный дядя, с праздником св. Пасхи и искренне желаю Вам с семьей здравия и благополучия.

Последнее письмо Ваше получил. От всей души я, отец и мать скорбим за преждевременную смерть тетки. Вот она, жизнь-то... Нежданно - негаданно - смерть!.. Да, жалко, и жалко уже собственно не тетку (ей теперь, ведь, все равно), а Дуню, хотя, конечно, Вы и мы, если бог поведет ладно наши дела, не откажемся приютить и пристроить ее.

У нас в Уфалее перевороты во всем тяжкие. Управителя Трубина увольняют, а на его место назначается Сергинский, Гайль, поляк... Моего антагониста смотр. Дмитриева перевели в Михайловский завод на меньший оклад. Отчасти мне его жалко, потому что за последнее время он откровенно уже симпатизировал мне и моим писаниям.

Бухгалтера нашего тоже, наверное, с мая переведут в другой завод, что должно чувствительно отозваться на нас. Мы так привыкли к нему, и он снисходил слабостям, вроде «выпивок». Штат служащих сократится, оклады уменьшатся. Вообще, наше царство воспрянуло, ожидание чего-то скверного чувствуется каждым.

Выделка железа уменьшится на 200 т. пуд., а поэтому пострадает много рабочего люда. Все эти «сказки» приписываются поведению Гинзбурга, а также желанию правления привести заводы в хозяйственный порядок.

Что будет с нами - пока неизвестно. Последующее сообщу в другом письме. Наши пока здоровы. Отец давно уже не выпивает, и мы благодарим Аллаха. Дороговизна припасов жизни, даже увеличивается. У нас теперь квартирант – Плясунов.

Я пока ничего не пишу, занимаюсь конторскими делами. В № 12 «Е.Н.» вышел мой «Старый огневщик». Большая часть мелкой сошки сочувственно относится к моим рассказам, взятым из заводского быта. Я довольно пока здоров. Щеку иногда поламывает. До свидания, пока. Поклонитесь от меня Вашим, а также В. Дранговскому и Дмитриеву, если увидите.

Летом намерен погостить у Вас, если обстоятельства не переменятся. Хорошо бы, если Василий Петрович к Вам подъедет. Пишите. Ваш А.Туркин. Благодарю за купон, который Вы на меня записали. Сто тысяч - или ничего!..» 

Под влиянием и при содействии моего отца Александр Гаврилович в 1897 году переезжает в Челябинск, сдает экзамен на звание частного поверенного и начинает заниматься адвокатской деятельностью.

Постепенно родственные чувства моего отца и Александра Гавриловича переросли в глубокую дружбу, которая не прерывалась ни в годы работы Александра Гавриловича счетоводом в заводах, ни после того, когда безвестного служащего маленького Уральского завода заметил В.Г. Короленко, и его рассказы стали печататься в столичных «толстых» журналах: «Русское богатство», «Современный мир», «Современник». Ни после того, когда Александра Гавриловича заметил и высоко оценил М.Горький. «Ваши рассказы правдивы, у Вас есть талант, безусловный талант. Вы уже многого достигли, самого главного - правды в описании жизни», - писал он Александру Гавриловичу в Челябинск.

С течением времени дружба между моим отцом и Александром Гавриловичем крепла. Их объединяло: общность убеждений и взглядов на дизнь, профессия - оба занимались адвокатской практикой. Вместе активно сотрудничали в издававшейся в Челябинске газете «Голос Приуралья». У моей матери долго хранилась большая групповая фотография сотрудников «Голоса Приуралья», среди которых были мой отец, его старший сын Василий Петрович и Александр Гаврилович. Хранились и переплетенные в тома газеты, в которых были помещены статьи Александра Гавриловича под псевдонимом «Гаврилович» и моего отца под псевдонимом «Старожил». Жаль, что и фотография и газеты не сохранились.

В 1900 году мой отец вместе с Александром Гавриловичем совершили путешествие в Париж на «праздник труда и искусства» - международную выставку. У меня сохранился их «спутник» в этом путешествии - малоформатный карманный русско-французский словарь издания 1893 года с автографом отца. 

В марте 1912 года мой отец и Александр Гаврилович вместе ездили в Петербург.

Из писем моего отца и матери, написанных из Петербурга, следует, что цель поездки - лечение. Отец к тому времени страдал болезнью сердца и головными болями (склероз сосудов?). У Александра Гавриловича стала проявляться болезнь – «запой», видимо, унаследованная им от отца.

Однако, как следует из писем, в Петербурге их занимали не только болезни. В то время в Петербурге учились дочери моего отца: Серафима, Лидия и Клавдия, они снимали квартиру, где поселились и Александр Гаврилович с отцом. 

«29 февраля 1912 г. С.Петербург

Вот, дорогая моя Лизушка, протекли сутки, как мы находимся здесь! Мы, можно сказать, не привыкшие к комфорту, доехали великолепно. Занятые в вагоне места, как тебе известно, оказались удобными. С нами охала молодежь - Петербургские телеграфисты, возвращались из командировки с Ирбита: остроты, шутки и т.д... На вокзале нас встретили Клаша и Лида. Квартира у них симпатичная и поместительная. У нас с Сашей, отдельная комната, с двумя кроватями и с письменным столом, где мы расположились и чувствуем себя превосходно... С нами очень приветливы. Здесь и пианино бренчит, разговоры идут и чтение газет и пр.» 

«4 марта 10 ч. вечера.

Я только что закончил с доктором Авейном выяснение болезни. Был в Государственной думе, завтракал у Ивана Корнилыча. Брожу по Питеру. Переписываюсь почтой с Арцибашевым. Дело закончится в карте. Александр Гаврилович здоров. Пока еще не обращался к врачам. Как раз, в «Современнике» в день приезда, он нашел свой рассказ «Ходататель». Журнал за него оштрафован в 500 р. Это видно в газете «Речь» за 2-е марта...» 

«8 марта.

Милая Лизушка! Ходить по докторам я, кажется, закончил. После Авейна я был еще у доктора Цейдлера... Не в порядке сердце и левое легкое... Цейдлер в довершение еще советовал сердце и легкия снять рентгеновскими лучами, но это не так дешево и не всегда удачно… Александр Гаврилович все больше по литературным делам и о лечении своем как бы и забыл. Клавдия зондирует почву и скоро направит его к доктору. Сегодня он вечером готовится с благоговением видеть писателя Короленко, на его приеме литературном, куда он приглажен, как в святилище, не всякому литератору доступное. Через несколько дней, наверное, направимся в милую Челябу. Но я еще не решил – поехать ли через Москву, разъединившись с Сашей, или одному направиться по прежнему пути…» 

«9 марта

Милая моя Лизушка! Сегодня получил второе твое письмо. Я несказанно рад, что все слава богу, у меня хорошо в доме. Немножко недомогаю - это ничего. Я лечусь - принимаю лекарства. Когда хорошо чувствую себя, а когда и плохо. Но мне кажется, что дело мое, в отношении здоровья, не совсем плохо. Числа 15 или 16 - намерены выехать домой прежней дорогой. Через Москву поехать я не пожелал, и Александр Гаврилович не захотел отстать от меня. Решил ехать со мной. Он хорошо себя выдерживает. Только что собирается к врачу по своей болезни. С Симой ходили на лекцию Пуришкевича. Публики масса. Билеты достали перекупные. Надо отдать справедливость - оратор он не дурак! Собираемся в театр на «Орленка» и в народный дом. Целую тебя крепко, целую и милых сынков. Твой П.Туркин». 

Жаль, что отец не высказал свое мнение по существу лекций-идей, пропагандируемых Пуришкевичем. Я невольно вспомнил, что С.Ю. Витте в своих «Воспоминаниях» называл его подлецом черной масти.

Я помню Александра Гавриловича; он часто бывал в нашем доме. Мои воспоминания о нем связаны с воспоминаниями об отце, они уносят меня в далекое прошлое, в мои детские годы. В те времена, когда Челябинск был маленьким, но быстро развивающимся уездным городком. В то время в нем не было ни одной асфальтированной улицы. Самое большое здание было Реальное училище (сейчас факультет института механизации и электрификации сельского хозяйства по ул. Красной). В те времена река Миасс еще бушевала - широко разливалась в весеннее половодье, затопляла Заречье, где сейчас кинотеатр «Родина» и цирк, Ивановскую и Сибирскую улицы (ул. Труда).

«Грязеклассическую хлебную площадь, обыкновенно, заливает от разлива реки, лавченки превращаются в плавучие острова, и тогда Челяба бывает жалости достойна. За реку можно попасть только на лодках, и сердце обывателя может успокоиться только тем, что управой уже приняты «меры»: лодочки подмазаны свежей смолой, дыры законопачены пожарными под руководством г.брандемейстера. Остается только нанять гребцов в красных рубахах да внушить, чтобы при перевозке распевали «Вниз по матушке по Волге...» Тогда обыватель должен окончательно успокоиться, ибо зрелище будет веселое. Какого-нибудь, этак зареченского Кита Китыча, да с песней на тот бережок... Что же касается до других «мер», которые требуются давно по укреплению берегов, так эти меры где-то далеко... в проекте имеются...»

Так описывает Челябинск в весеннюю пору Александр Гаврилович. 

При воспоминании о весне в старом Челябинске у меня встают другие образы. Ярко блещет солнце. По улицам весело с шумом бегут ручьи. Лед на Миассе посинел, потемнел, вздулся... Вечерами жители города толпятся на берегу Миасса, на мосту через него, но на последнем стоять не разрешают. Около его устоев работают пожарные, очищают устои от льда. Вода все прибывает и прибывает, лед потрескивает. С нетерпением ждут ледохода. Ледоход обычно начинается ночью. Я помню, как в одну из таких ночей я проснулся от треска и шуршащего шума. Мы жили в доме на берегу Миасса.

- Мама что шумит?

- Не бойся сынок - это лед пошел...

К утру Миасс уже широко разлился. Быстро плывут сверкая на солнце белые, голубые, розоватые льдины. Вот они заплыли на Зареченскую площадь, заполнили ее, ломают базарные лавочки. Я смотрю на эту картину, и душа наполняется каким-то особым восторгом, торжеством, как будто не реку ото льда, а меня, маму, все окружающее освободили от чего-то тяжелого…

Вода все прибывает и прибывает, у моста образуются заторы, лед долбят и даже взрывают. Весна!.. Как много в этом слове... 

Хотя Александр Гаврилович описывал Челябу «жалости достойной», тем не менее он и отец очень любили свой Уральский край, Уфалей, Челябинск. Не случайно отец писал матери: «Через несколько дней, направимся в милую Челябу». Они видели не только «мертвое царство теней» в маленьком уездном городке с «Китами Китычами» - местными купцами Яушевыми, Бадеевыми, Стахеевыми, Архиповыми и др. Они видели и могли оценить естественные богатства нашего края, и с ними предварить будущее Челябинска.

Я с детства запомнил слова отца:

- Челяба - это будущий Чикаго...

Как известно, действительность превзошла их предсказания. 

Воспоминания всплывают отдельными эпизодами.

Помню зимний воскресный день. Отец пошел к Александру Гавриловичу в гости взял с собой меня. Идем по Сибирской улице. Между тротуарами и проезжей частью улицы - огромные белые сугробы снега. Хорошо сохранилось в памяти двухэтажное здание: низ каменный, верх деревянный. В нижнем этаже жил Александр Гаврилович с семьей. Небольшая прихожая. При входе в нее, прежде всего, бросается в глаза чучело головы лося с огромными рогами-лопатами и стеклянными, как живыми, глазами. Я знаю, что это только чучело, но все равно немного страшно,

Александр Гаврилович - страстный любитель природы и охоты. Голова лося это - его охотничий трофей. Против головы лося, налево от входа, кабинет писателя, прямо дверь в столовую. Кабинет - небольшая комната с одним окном. У окна письменный стол, на нем бумаги, книги. Около письменного стола тумбочка, на ней на длинных ногах чучело большой пепельного цвета птицы с длинным клювом - видимо цапли. У стены этажерка, на ее верхней и средней полках тоже чучела птиц: кулика-авдотьи, чирка и др. У противоположной стены книжный шкаф, полки с книгами и небольшой диван-кушетка.

Александр Гаврилович встречает нас в прихожей. Он радостно возбужден - только что вернулся с охоты. Кто-то из его сыновей приносят эмалированный белый таз, в котором лежит трофей охоты - огненно-рыжая лиса. Пушистый хвост ее свесился из таза. Почему-то таз, лиса, ее хвост мне особенно хорошо запомнились. Встречает нас и Трезор, охотничья собака.

Александр Гаврилович с увлечением рассказывает, как он стоял в засаде на облаве около деревни Першино, и на него вышли сразу две лисы. Он стрелял дуплетом и вот одна лиса - в тазу, а вторая ушла - промах!

Среди клиентов Александра Гавриловича, как адвоката, было много башкир. Говорят, что он был одним из немногих выступающих в защиту их интересов. Среди башкир он пользовался большей известностью и авторитетом.

Летом он, как правило, со всей семьей отдыхал в башкирских деревнях - охотился, ловил рыбу, собирал ягоды, грибы. Приглашал туда и моего отца, иногда отец, приезжал к нему на несколько дней.

В одной из таких поездок участвовал и я. Мне было в то время 6-7 лет. Ехали всей семьей: отец, мать и я с братом Платоном. Ехали в тарантасе, в который были запряжены две лошади. Помню, матери хотелось ехать на тройке - быстрее, но отец поскромничал и нанял пару. Ехали долго - весь день. По дороге останавливались, отдыхали и обедали в какой-то большой башкирской деревне, видимо, в Абишево или Кулуево, в очень чистом доме – наверное, муллы или зажиточного башкира. К вечеру доехали до места назначения – в деревню Байгузино.

Александр Гаврилович снимал избу не в самой деревне, а на заимке казака М.А. Беренцева, которая была в полуторах километрах от деревни на холмике над поймой Миасса. Пойма заросла тальниковыми кустарниками, среди которых были старицы, заросшие осокой, в них много рыбы, особенно щурят. За заимкой начиналась березовая роща. Со стороны заимки, по ту сторону Миасса, открывались широкие просторы полей и березовых перелесков, вдалеке синели Уральские горы.

Нашей семье был отведен бревенчатый амбар с одним маленьким оконцем. Хорошо сохранилась в памяти короткая душная летняя ночь, которую провели почти без сна. Долго пили чай, взрослые разговаривали. Мы с братом внимательно слушали, хотя я совершенно не помню, о чем они говорили, я был весь полон новых необычных впечатлений. В амбаре оказалось масса комаров, с которыми отец воевал до рассвета. Заснули под утро.

Необыкновенная ночь, полная особых звуков, наполненная ароматом трав и цветов, так она осталась в памяти на всю жизнь.

Может быть, вот в такую же ночь у Александра Гавриловича родился образ прекрасной Бабинар, воплощенный им в повести «Грех», и образ Ибрагима с широкой душевной красотой из того же рассказа.

Может быть, здесь, в Байгузине или в Кулуево, Александр Гаврилович видел прообраз старого грозного муллы Салимова с черными бархатными, молодыми бровями, который три раза посетил Мекку и поверил в свое превосходство над всеми окружающими его людьми и в право творить над ними суд и расправу.

Видимо здесь среди благоухающих, цветущих полей и лесов Башкирии, в жизни башкирских сел он черпал сюжеты и мотивы своих рассказов из сборника «Степное», «Как он запел», «Башкир Юмангулов», «Ибрагим», «Культура», «Десятина» и др.

Мы прожили в Байгузино примерно с неделю. Как не хотелось возвращаться домой... 

Александр Гаврилович с большим пониманием, сочувствием и любовью относился к простым труженикам: заводским рабочим и крестьянам: и русским и башкирам. Они - главные герои всех его произведений. Он был патриотом своего края. Любил Урал, Зауральские степи. Болью в сердце отзывается ему хищническое, бездумное вторжение в природу.

В песне об Урале, посвященной Павлу Заякину, он писал: «Урал… Как много значит для меня это слово! Точно музыка или нежный голос старого, доброго друга... А как он хорош, как он прекрасен, даже теперь, в своей мучительной агонии!

Весной он зеленеет и цветет под говор звонкошумящих лесных ручьев. Как прямы, как свежи сосны и пихты! Раздвинутся они - и ты увидишь поляны, покрытые сочной травой, блеснет в глаза гремучий ручей, и, как снег, молодая черемуха... Летом он спокойно дышит полной грудью. Зайди в сосновый лес и ложись на мягкий мох. Какая красота - эти мохнатые ветки! Зима? Тогда и скован и спит. Но в брызгах и искрах снега, в молчании белого леса - бесконечная поэзия спящего севера... Далекий друг! Это наша сторона…»

Октябрьскую революцию Александр Гаврилович не понял и правильно ее не воспринял. В 1917-18 годах он со всей семьей уехал в Новосибирск. В начале 20-х годов его жена Антонида Павловна приезжала в Челябинск, была у моей матери, подарила ей фотографию, где она снята со своими сыновьями. Эта фотография и сейчас хранится в альбоме моей матери. Видимо, она много и подробно рассказывала моей матери о последних годах жизни Александра Гавриловича, но в то время я не поинтересовался их беседой и не узнал, как закончил свой жизненный путь Александр Гаврилович, как сложилась судьба его детей.

В 1970 году А.А. Шмаков, председатель Челябинского отделения Союза писателей, обратился ко мне с просьбой сообщить имеющиеся у меня сведения о А.Г. Туркине в связи с ознаменованием 100-летия со дня его рождения. Я передал ему, что имел, и рассказал, что знал. Кроме того, я написал письмо старшему сыну Александра Гавриловича Алексею Александровичу с просьбой сообщить, при каких обстоятельствах умер Александр Гаврилович и где он похоронен. Но ответа на свое письмо я не получил.

Алексей Александрович живет в Новосибирске. Он довольно известный в Сибири художник. Как-то в 1962 году в Челябинске была организована выставка его произведений, но сам в Челябинске он не приехал, говорил, что болен.

Находясь в 1971 году в командировке в Новосибирске, я навестил его. Встретил он меня весьма сдержанно, сухо, даже холодно. На мой вопрос, почему не ответил на письмо, он сказал: «Я и так слишком многим и многое рассказал об отце». Затем назвал ряд фамилий, в том числе Серафиму Петровну Туркину. «Больше мне нечего рассказывать...»

Я понял, что он принял меня за человека, который на имени его отца хочет «сделать доход». Однако когда поговорили, когда я напомнил ему про Челябинск, про лису в белом тазу, про ловлю щурят волосяным силком в старицах Миасса, которой меня обучал он или один из его братьев в те далекие дни, когда мы с отцом гостили у них в Байгузино, Алексей Александрович потеплел:

- В 1918-1919 годах Александру Гавриловичу предлагали должность народного комиссара юстиции, но он почему-то от этого предложения отказался и продолжал работать в газете, издававшейся в Новосибирске. В 1919 году зимой к нам приезжал злой гений нашей семьи - Иван Петрович Туркин, - он так и сказал: «злой гений!» Он уговорил отца уехать с ним в направлении Владивостока. Дорогой отец заболел тифом и на одном из полустанков между Новосибирском и Марининском был выброшен чехами из вагона. Иван Петрович не остался с двоюродным братом, не помог ему в такую тяжелую минуту и проследовал дальше. Впоследствии Иван Петрович не мог даже назвать станцию, где он оставлял умирающего Александра Гавриловича.

Расстался я с Алексеем Александровичем тепло. Он выразил большое желание в следующем 1972 году приехать в Челябинск. Я очень приглашал его в Челябинск и обещал свозить его по памятным для него местам. От него я узнал название башкирской деревни Байгузино, где любил отдыхать Александр Гаврилович.

В том же 1971 году 18 сентября мы с женой посетили эту деревню. Ехали на автомобиле. Дорога приличная, и часа через два показалось Байгузино. Я узнал общую ситуацию и мог уверенно сказать, что именно здесь мы были с отцом.

Без труда нашли двух стариков-башкир - Вахида Ганеева и Зайнулу Фаткулина, оба 1897 года рождения, они хорошо помнят Михаила Александровича Беренцева, его сына Александра и его гостей - Александра Гавриловича с семьей. Они показали нам место, где около березовой рощи стояла заимка Беренцева. Но ни заимки, ни березовой рощи там уже не было - на этом месте распахали поле. Мы с женой стояли на холмике, на том самом, где когда-то была заимка, смотрели на реку и на открывающиеся за ней просторы. Воспоминания детских лет с какой-то грустью всплывали в моем воображении.

Я смотрел на пойму Миасса. Она по-прежнему покрыта ивовыми кустарниками. Через желто-зеленые кусты поблескивает старица. Я отчетливо вспомнил прозрачную воду старицы, кустики осоки, лилии, водоросли, а над ними у поверхности воды, греясь на солнце, неподвижно стоят маленькие щучки. Ах, как мне хотелось получить в руки длинное березовое удилище, на конце которого волосяная петля-удавка. Эту петлю нужно тихо-тихо подвести к щуренку и поддеть ею. Удилищем ловко орудовали ребята Александра Гавриловича.

За Миассом, в прозрачном осеннем воздухе золотыми и пурпурными полосками уходят вдаль березовые и осиновые перелески, перемежаясь с черными и желтыми полосами полей, сливаясь с ними в единый простор Зауралья. Где-то громыхал трактор, а на горизонте по-прежнему синели Уральские горы.

Мы с женой поблагодарили приветливых Вахида и Зайнулу и поехали в обратный путь. Я послал Алексею Александровичу поздравительную открытку с Новым 1972 годом. Сообщил о поездке в Байгузино, но ответа не получил… 

3. Семья отца 

Мой отец был женат два раза. От первого брака у него была многочисленная семья. Сыновья: Василий, Александр и Иван, дочери Конкордия, Серафима, Лидия и Клавдия. Александр, будучи гимназистом старшего класса, заразился венерической болезнью и покончил жизнь самоубийством. Говорят, что он был любимый сын отца. На фотографиях он рослый, с красивыми мужественными чертами лица. Василия, Ивана, Конкордию, Серафиму, Лидию и Клавдию я знал и хорошо помню.

Моя мать - вторая жена отца. Сестры моей матери Александра и Анна были подруги Конкордии, Серафимы и Клавдии. Они все вместе учились на женских курсах в Петербурге.

Как случилось, что отец, а ему в это время было около 57 лет, развелся с первой женой, Серафимой Петровной, и женился на моей матери, 22-летней подружке своих дочерей, точнее - младшей сестре подружек, этого я не знаю. Вспоминая детство, я просто помню свою нормальную семью: отца, мать, брата Платона, который был младше меня на 1,5 года.

Моя жена, со слов своей матери, Татьяны Михайловны Бондаренко, говорила мне, что второй брак моего отца был сенсацией в Челябинске, и мою мать в «приличных домах» не принимали. А причиной брака, якобы, было ожидаемое появление меня. Может быть и так. Только сейчас, рассматривая немногие сохранившиеся от отца и матери бумаги, я обратил внимание на одно обстоятельство.

У матери хранилось копия свидетельства, в котором сказано: «По рассмотрению метрических книг церкви при приюте отрока Василия, что на Петербургской стороне, за 1908 год и по произведенному консисторией расследования: тысяча девятьсот восьмого года февраля тринадцатого повенчаны: личный почетный гражданин Петр Филиппович Туркин, православный, бракоразведенный, вторым браком, пятидесяти пяти лет (?) и дочь надворного советника, девица Елизавета Алексеева Арнольдова, православная, первым браком, двадцати двух лет. Поручителями были: дворянин Михаил Михайлович Арцибашев и член консистории, протоирей Александр (подпись не разобрана)…»

Из копии свидетельства следует, что при венчании отца поручителем был Арцибашев, а в письме от 4 марта 1912 г. к матери из Петербурга отец пишет: «Переписываюсь почтой с Арцибашевым. Дело закончатся в марте...» 9 марта пишет: «Арцибашева хотя лично не видел, но уважаю его. Дал его служащему доверенность на получение из Синода копии, необходимой для дела. Переговариваемся через его служащего и почтой. Обещал к отъезду постараться закончить...»

Возникает вопрос - почему отец почтой переписывался со своим поручителем при венчании? Почему у него не было свидетельства и потребовалось проводить расследование? Видимо, оформление брака с моей матерью, а может быть, развод с первой женой, ему пришлось сделать с некоторым запозданием. Если это так, то в моих глазах, отец по отношению матери поступил как порядочный человек. Мое уважение к нему унаследованы от матери и почерпнуто от людей, хорошо знавших его.

Я хорошо помню, что мать и отец очень любили друг друга и жили дружно. В сохранившихся письмах отца к матери теплота, ласка, все они начинаются: «Дорогая Лизонька! Лизушка!». Они полны заботы о ней и о нас с братом.

Я помню свою мать красивой, всегда одетой к лицу, жизнерадостной, энергичной, очень, очень ласковой и доброй. Мать умела и любила всякие рукоделия: шить, вязать, вышивать, рисовать, клеить елочные игрушки, вырезать из гипса безделушки и многое другое. Иногда были счастливые вечера, когда мы всей семьей под руководством мамы готовили украшения для елки, рисовали или просто читали интересную книгу.

Сохранилась фотография. На снимке вся наша семья. Снимок сделан незадолго до смерти отца. Я сижу рядом с мамой, крепко прижавшись головой к ее груди, и улыбаюсь. Я очень любил мать...

А она нас с братом любила еще больше. Оставшись вдовой в 33 года, она все свои силы отдала нам, не вышла вторично замуж. Остался в памяти отрывок разговора.

- А если я выйду замуж?

И ребяческий эгоистический ответ:

- Зачем? Лучше не надо.

Несомненно, отец очень любил своих детей от первого брака. Как они, его дети, отнеслись к его второй семье? Осуждали? Понимали?

Я помню, что у нас в доме иногда бывал Василий Петрович Туркин, тоже частный поверенный, живший в Челябинске. После революции он работал председателем коллегии защитников Уральской области. Умер в 1928 году в г.Свердловске. Других своих братьев и сестер (по отцу) в нашем доме я не помню. Может быть, кто-нибудь из них изредка навещали отца, но в моей памяти такое не сохранилось.

Я хорошо помню смерть отца. Гроб с его телом был установлен в маленькой церквушке, на кладбище, где он простоял сутки в ожидании проезда родственников.

Приехали из Свердловска Конкордия, Серафима и Клавдия. Не было Ивана Петровича (того, о котором упоминал Алексей Александрович). Но осталось письмо, написанное его женой из гор. Троицка, где они жили, с выражением скорби и соболезнования по случаю смерти папы и сожаление, что они не смогли приехать на похороны. «Ваня нездоров, все больше лежит...» Это из Троицка-то, за 140 верст при наличии железнодорожного сообщения!

Шли годы. Иногда мать делала какие-то робкие попытки установить контакты со «старыми» Туркиными. Были такие же попытки и со стороны Конкордии Петровны. Но родственные отношения между нами не установилась.

Помню, мать настояла, чтобы я, находясь в Свердловске, навестил своих старших братьев и сестер. Я выполнил ее просьбу, был у всех Туркиных, все встретили меня приветливо, а Конкордия Петровна - и тепло.                  \

При поступлении в Свердловский политехнический институт у меня неожиданно возникли затруднения в связи с моим социальным происхождением - сын городского головы! Этот вопрос, как проказа, заклеймил меня и в течение ряда лет отравлял мне жизнь, но об этом рассказ позднее.

В эту трудную для меня минуту Конкордия Петровна и Серафима Петровна, опираясь на свое общественное положение (они же дети не городского головы, а мелкого заводского служащего!), обратились с письмом в приемную комиссию с ходатайством о моем приеме в институт. Лишь в 1929 году в дополнительный набор я был зачислен.

Будучи студентом у меня установились хорошие родственные отношения с Конкордией Петровной Фирсовой (Туркиной). Я очень часто бывал у нее. У нее с мужем была небольшая трехкомнатная квартира по ул. Толкачева 46, вместе с ними жила ее сестра Клавдия и их мать - первая жена отца. Меня познакомили с ней.

- Мама,- сказала Конкордия Петровна,- посмотри: это любимый сын Петра Филипповича.

Передо мной стояла сухонькая, с черными глазами в темном платье старушка. Я сказал несколько обычных фраз, где учусь, что делаю. Она внимательно смотрела на меня и говорила:

- Да, да...

Конкордия Петровна - обаятельный человек, с красивым, волевым лицом, жизнерадостная, подвижная. Она - первая женщина-врач в Челябинске, кандидат медицинских наук, один из старейших работников медицинского института в Свердловске.

Наши добрые отношения с ней продолжались и после окончания мною института, и во времена Великой Отечественной войны, и после нее. Она очень тепло и радушно относилась к моей жене, Людмиле Леонидовне Туркиной и к моему сыну Петру. С братом Платоном у нее также были очень родственные и дружественные отношения, тем более Платон тоже был врач и внешне очень походил на отца.

Добрые, по обычному, но не теплые отношения сложились у меня с Клавдией Петровной и Серафимой Петровной. Обе они имели высшее образование. Клавдия Петровна преподавала естествознание в Высшей школе. Серафима Петровна - директор школы, литератор. У нее дочь Люся, с которой у нас сложились и продолжаются добрые родственные отношения.

С Иваном Петровичем у меня отношения складывались сложно. Он - юрист, по образованию, работал в Свердловске юрисконсультом одного из крупных промышленных объединений. Очень любил выпить, и, выпивши, объясняться в братских чувствах и любви к отцу.

Поступив в институт, у меня сложились тяжелые материальные условия. Стипендии я не получал и жить мне было негде. Иван Петрович мог бы предложить мне временно пожить у него, но он этого не сделал, а я конечно, с такой просьбой к нему не обращался, считая, что инициатива должна быть его.

Во время Отечественной войны Иван Петрович приехал в Челябинск, просил помощи: он голодал. Хотел поселиться у меня, но в это время в Челябинске жил его сын - Владимир Иванович - начальник одной из геологоразведочных организаций. Я предложил Ивану Петровичу в любое время место за своим столом, но настоял, чтобы он жил у сына. Он бывал у нас почти каждый день. Я помогал ему всем, чем мог.

Иван Петрович умер вскоре после войны. Позднее умерли Клавдия и Серафима.

До 80-ти лет прожила Конкордия Петровна, сохранив ясный ум и память. Она умерла в декабре 1965 года. Медицинская общественность города Свердловска хоронила ее торжественно. Я с Людмилой присутствовал на ее похоронах.

У Василия Петровича было три сына: Александр, Константин и Владимир. Константин - молодой человек, подающий надежды, погиб на фронте в Великую Отечественную войну. Владимир, болезненный человек, очень рано умер. Судьба Александра мне неизвестна.

У Ивана Петровича было два сына - Константин и Владимир. О Владимире я упоминал, это был очень энергичный инженер. После Отечественной войны он увлекся какой-то балериной, бросил жену с двумя девочками, совершил растрату и покончил самоубийством.

Константин Иванович был довольно разболтанный, недоучившийся актер, любитель выпить. Женился, родился сын Игорь, развелся. Погиб на фронте. Игоря усыновил Иван Петрович и сделал все возможное для его воспитания, устроив, в конечном счете, в Суворовское училище. Сейчас Игорь Иванович живет в Москве, в Химках. Я слышал о нем только очень достойные отзывы.

Вот, пожалуй и все, что я знаю о Туркиных - моих братьях и сестрах по отцу.

читать дальше